Сын весталки - Ольга Александровна Шульчева-Джарман

К нему быстро присоединились другие сирийцы, которые целовали Василия и хлопали его по спине.

Наконец, не без помощи Кесария и Абсалома, Василий высвободился и, все еще переводя дыхание, вымолвил:

— Мне весьма дорога ваша дружба и поддержка, о братия! Позвольте мне предложить вам баню с дороги, а потом мы разделим нашу трапезу и преломим хлеб!

После этих слов, переведенных Кесарием, в стане сирийцев произошло замешательство. Потом мар Йоханнан скорбно воздел руки и проговорил что-то, а все сирийцы воодушевленно закивали и зацокали языками.

— Что они говорят, Кесарий? — тревожно спросил пресвитер.

— Они поклялись не мыться до победы никейской веры, — сообщил Кесарий.

— Нет, это уже слишком! — воскликнула Эммелия.

Бородатый сирийский атлет с интересом посмотрел в сторону заговорившей женщины. Кесарий что-то сказал ему, и он начал усердно кланяться в ее сторону, а за ним и все его сородичи.

Эммелия сдержанно поклонилась в ответ и, подойдя к ним, продолжила:

— Думаю, что в знамение вашего дружества и братства, а также ради радости встречи, вы должны отменить столь неразумный обет!

Кесарий странно долго переводил ее слова, и мохнатые брови на лице главного сирийца то сдвигались, то раздвигались. Потом мар Йоханнан обернулся к остальным и заговорил на своем странном гортанном наречии. После его слов на лужайке перед домом Эммелии воцарилась тишина, сменившаяся затем нестройным гомоном, потом все снова стихло. Сириец низко поклонился Эммелии и разразился пространной речью.

— В двух словах, тетя Эммелия, ради братской любви и ваших великих добродетелей, как матери Василия и образца для всех жен в ойкумене, они пойдут в баню, — сказал Кесарий.

20. О Кесарии, Абсаломе и садовой тележке

Этот долгий вечер не закончился и с полночью — Кесарий с матерью и Эммелией сидели на веранде. Снаружи доносились веселые голоса Феозвы и Келено: «Как темно!» — «Мне страшно, сестрица!» — «Чьи там глаза в кустах?» и возгласы Риры: «Василий, посвети!»

Кесарий только теперь позволил себе улыбнуться.

— Ты видишь, какая у нас в семье гражданская война, — покачала головой Эммелия, продолжая разговор.

— Это вполне естественно, — успокаивающе ответил Кесарий. — Это пройдет.

— Василий убьет себя! — сказала Эммелия, возвращаясь к теме, которая, по-видимому, уже неоднократно обсуждалась сегодня на веранде. — Для того ли он учился в Афинах, чтобы день и ночь заниматься церковной политикой? С его-то здоровьем? И втягивает Григу, тоже больного… Почему у твоего брата нет твоей твердости, о Кесарий!

— Александр пошел в своего отца, а Грига — в деда, в моего отца, — сказала Нонна с покорностью своей доле.

— Нет, мама, мы с отцом не схожи, — категорически заявил Кесарий с неожиданным жаром.

Женщины понимающе переглянулись.

— Отчего ты не сказал мне о том, что стал военным архиатром? — попыталась продолжить Нонна, а Мирьям сокрушенно покачала головой.

— Не будем об этом, мама. Лучше поговорим о Григе. Как жаль, что отец утащил его в эти, как их там… Сасимы. Приедет, я уверен, совсем расхворавшийся, испортив желудок грубой пищей дешевого постоялого двора!

Нонна вздохнула — она была согласна.

— Я напишу, какие отвары и припарки ему следует использовать, — добавил Кесарий. — Скорее всего, он сляжет и не сможет приехать ко мне в легион, так что мы теперь долго не увидимся.

— Святые мученики… в легион… — Нонна заломила руки.

— Мама, у нас еще не было ни одного сражения. Более того, я думаю, что их и не будет — Констанций и Юлиан договорятся.

— Я уверена! — с наигранным оптимизмом сказала Эммелия, беря Нонну за руку. — Да, Кесарий, я до сих пор тебе благодарна за то, что ты тогда со мной поехал в Понт! Нонна, твой младший сын спас наших непутевых детей. Я как вспомню эту садовую тележку…

— Привет, мама и тетя Нонна! — сказал Рира, появляясь из тьмы июльской ночи и залезая через ограду на веранду. — Кесарий, расскажи-ка мне про садовую тележку. Эта темная и запутанная история тщательно скрывается Василием, и я никогда не слышал ее целиком.

— Как я тебе благодарна, Кесарион, что ты тогда со мной поехал! Я бы не справилась с ними двумя… как вспомню, сердце кровью обливается. Ладно, мой-то — он упрямый, как осел, но твой Грига… как Василий мог заставить его тащить эту тележку? Своего лучшего друга? И это — после восьми лет в Афинах? Стать огородниками и золотарями?

— А с чем тележка была? — живо заинтересовался Рира.

— С навозом, — прервал молчание младший брат Григория. — Тащит, бедный, из сил выбивается, на лице улыбка — я сначала думал, это оттого, что он нас заметил, а, оказывается — нет, ему просто нравилось, что Василий придумал тачки возить на себе, а не на ослах, — тут Кесарий вздохнул. — Это, оказывается, великая аскеза и философия.

— Это очень по-философски, — подтвердил Рира, выковыривая имбирную начинку из лепешки.

— И тут он замечает нас — улыбка исчезает, на лице страх, — продолжил Кесарий. — Понял, что счастливые деньки позади, и его увезут в родной дом, где уж навоз-то не повозишь всласть. Василий ничего и никого, кроме себя, как обычно, не замечает и упорно везет свою тележку, обгоняет Григория, задевает его тележку — и она опрокидывается. Прямо на Григория.

— Фу-фу-фу! — скривился ритор. — Что за навоз-то был? Коровий? Человечий?

— Перестань, Рира! — слегка ударила его по руке мать.

— Конский.

— Ах, Кесарион, ты рассказываешь — а у меня сердце щемит… Как вспомню! Бедный Григорий! — сказала Эммелия.

— Еле отмыли. Одежду сжечь пришлось. Он на меня дулся неделю. Мы еще желудок ему лечили. Они там постились и зерна недоваренные ели. Через день. Хорошо, папаша вмешался и прикрикнул на него, чтоб он лечился, а то он не желал.

— Да, и меня не слушал, — печально сказала Нонна. — Ожидал смерти или чудесного исцеления.

— А Василий сам решил лечиться, — заметил Рира. — Мне не стал доверять, хотя я бы его лучше всех вылечил и денег бы не взял. Пригласил известного в наших местах врача-еврея.

— Нафана? Он такой обходительный, приятный. Они и теперь дружат, — сказала Эммелия.

— Да уж, сдружились, — буркнул Рира. — Не разлей вода друзья стали. Высмеивают вдвоем мой иатрейон и мое знание медицины.

— Так у тебя остался иатрейон, который мы устроили? — обрадовался Кесарий. — Что же ты молчал!

— Да, я понемногу веду прием больных, — с важностью ответил Рира.

— Если бы ты знал, Кесарий, сколько денег потрачено на этот никчемный иатрейон, в котором Рира иногда ставит поселянам кровососные банки! — вздохнула Эммелия.