Восьмерки - Джоанна Миллер

под деревьями, а Фрэнк приносит всем напитки. Результат объявят только через двадцать минут, и, при всей нелюбви Марианны к спонтанным решениям, ей приходит в голову: будет ли у нее когда-нибудь другая возможность посмотреть на знаменитые фрески прерафаэлитов?

— Я в библиотеку, — шепчет она Доре и ускользает от подруг в сторону восьмиугольного здания, когда-то служившего местом для дебатов.

В здании горит свет. Дверь подается с легким скрипом, когда Марианна открывает ее и заходит внутрь. Здесь тоже есть узкая смотровая галерея, проходящая по всему верхнему ярусу, — сейчас она заставлена книжными полками. Посреди помещения стоит какой-то непостижимо странный камин без дымохода. При всем своем внешнем готическом великолепии библиотека напоминает джентльменский клуб — по крайней мере, в представлении Марианны захудалый джентльменский клуб должен выглядеть именно так. В воздухе витают запахи полироля, кожи, копоти и отсыревших книг. Марианна на миг останавливается, замешкавшись, перед узкой лестницей справа, а затем стремглав бежит вверх, задыхаясь и посмеиваясь про себя. Поднявшись до верхней ступеньки, она мельком заглядывает налево — в зал поэзии, а потом сворачивает направо, в галерею. Голые доски отзываются скрипом на каждый ее шаг. Электрические лампы висят на уровне лица, проливая лужицы кремового света на кожаные кресла и полированные ореховые столики. Повсюду вьются причудливые узоры: резьба на стенках полок, выписанные краской листья на балках, кованые лилии на балконе, — не упущено ни одной возможности украсить интерьер и вдохновить воображение. Марианна обходит галерею с другой стороны, набирает в грудь воздуха, будто готовясь нырнуть, а затем вскидывает голову так, что шея хрустит.

Вот они. Величайшая история, которую когда-либо могла хранить библиотека. Десять панно с изображениями сцен из легенды о короле Артуре: Ланселот, Гвиневра, Артур, Мерлин, рыцари, дамы, озера, олени и грозно поднятые мечи, выписанные в приглушенных оттенках красного, синего, болотно-зеленого — первоначальная яркость красок давно потускнела. Марианна представляет себе, как Рёскин пытался организовать неопытных художников, которых сам позже назвал «немного сумасшедшими»; как они провели это безумное лето, попивая содовую и рисуя с рассвета до заката; как три из десяти панно пришлось доделывать местным живописцам, когда Россетти потерял интерес к проекту и хотел замазать все побелкой. Она убеждается, что картины Уильяма Морриса действительно слабоваты, зато рисунок на потолке — предшественник созданного им позже декора обоев — поражает воображение замысловатым узором из фруктов и животных. Ее взгляд падает на Гвиневру, изображенную перед архетипической яблоней. Справа от нее — лежащий на земле рыжеволосый Ланселот, слева — святой Грааль, который держит Христос. Это напоминает Марианне рассуждения Холланда о студентках, отвлекающих мужчин от великих дел.

— А вот и вы, — говорит Генри. — Дора требует, чтобы я вас привел.

— А, здравствуйте, — отвечает Марианна, чувствуя себя довольно глупо: Генри стоит внизу, в дверях, по меньшей мере в пятидесяти футах от нее. Сколько же времени он за ней наблюдает?

— Если выключить свет, вы сможете разглядеть их гораздо лучше.

Он отходит в другой конец зала, и через миг единственным источником света становится летнее солнце, уже почти достигшее точки равноденствия, которое льется в окна-розетки, расположенные прямо на фресках. Генри прав. Марианна вдруг видит скачущего к ней оленя, огромный белый щит с красным крестом, затравленное выражение лица Ланселота и его рыжую бороду.

— Вы очень хорошо выступали. На дебатах, — смущенно говорит Марианна.

Ей не видно его внизу. Но вскоре скрип возвещает о том, что он стоит у нее за спиной, на верхней площадке лестницы.

— Объявляют результаты, — сообщает он, все еще держась позади. Со двора доносятся аплодисменты и одобрительные возгласы. — Мы победили с перевесом в восемь голосов.

— Правда? Ой, как замечательно! Поздравляю и благодарю вас, Генри. Ваша сестра, должно быть, очень гордится вами.

Марианна не в силах повернуться и посмотреть на него. Вместо этого она постукивает кончиками пальцев по деревянным часам, висящим на перилах. Медленное тиканье.

— О чем вы думаете? — спрашивает он наконец тихим голосом, совсем не похожим на тот, которым говорил во время дебатов. Марианну это слегка пугает.

— Мне интересно, как работает этот странный камин, если он вообще работает?

— Дымоход под полом. Работает не очень хорошо — ветер должен дуть в определенном направлении, иначе может случиться в некотором роде драма.

За спиной у Марианны раздается скрип, как будто кто-то переступает с ноги на ногу.

— Я очень хотел бы расширить свое образование в области искусства прерафаэлитов, — говорит Генри. — На что мне обратить внимание?

— Я не уверена, что нам стоит оставаться здесь вдвоем, — отвечает Марианна, пытаясь казаться веселой, но кровь шумит у нее в ушах, словно бьющаяся о берег река.

Генри не отвечает, однако она чувствует его запах — знакомый аромат пчелиного воска, от которого ей становится не по себе: он ей не просто нравится, ей хочется втереть его в кожу.

— Они темнее, чем я себе представляла, — начинает она. — И больше. Считается, что вот эта — Россетти — лучше всего передает человеческие эмоции. — Марианна чувствует, как Генри придвигается к ней ближе. — Я вижу мужчину, влюбленного в женщину, которая никогда не будет принадлежать ему, потому что она замужем. Борьба между долгом и страстью свела их обоих с ума. — Она уже сама не знает, что говорит. — Россетти предлагает нам увидеть то, что осталось за пределами мифа. Он хочет, чтобы мы прониклись настоящим чувством, страданием…

Генри подходит вплотную и касается ее пальцев своими. Она ощущает его тепло и вздрагивает, с губ срывается тихий стон. Она была идиоткой! Ни о каком соперничестве между ней и Дорой не может быть и речи. Между ней и Генри есть связь, возникшая в тот самый день, когда их колени прижимались друг к другу в Шелдонском театре. И когда-то такая связь была бы для нее желанной. Ведь она могла бы полюбить его, хотела бы полюбить и, вероятно, уже любит. Но он не может быть с ней. Ей, как и Гвиневре, уже не стать новой и свежей, незапятнанной и невинной. Она уже съела яблоко. А он заслуживает лучшего.

Не поворачиваясь, Марианна берет руку Генри в свою и, глядя на оленя и щит, Грааль и рыцаря, дерево и жену, рассказывает, что она не та женщина, за которую он ее принимает. Рассказывает свою историю — ту, в которой она, Марианна Уорд, главная героиня, но никак не чья-то романтическая возлюбленная.

34

Понедельник, 6 июня 1921 года

(седьмая неделя)

«ИМП»-ВПЕЧАТЛЕНИЯ

Ходят слухи, что некую рыжеволосую студентку этого колледжа недавно остановил проктор на Летних восьмерках. Вероятно,