Дочери служанки - Сонсолес Онега

Они осмотрели баркасы, цеха, котлы и пришли в цех для разделки китов. Клара рассказала ему про серый янтарь, о котором в семье никто не говорил, потому что Хайме сказал, он приносит несчастье и может навредить человеку даже при простом упоминании. Она на всякий случай сохранила камешек в двадцать граммов весом и рассказывала о давнишнем событии всякому, кто хотел слушать.

– Триста кило, – тихо сказала она. – Мы поверить не могли!

Пласидо был очарован: ведь он знал о сером янтаре только из рассказа Синдбада-морехода в сборнике «Тысяча и одна ночь».

– Вы надолго у нас останетесь? – спросила Клара, обращаясь к Леопольдо.

Он ответил, они сами не знают, все будет зависеть от великодушия редакции, впрочем, они достаточно свободны и могут распоряжаться своим временем таким образом, чтобы в любой момент в состоянии написать какую-нибудь короткую статью и высказать свое мнение.

– Посмотрим, а вдруг ты наконец приедешь в Мадрид! – добавил Леопольдо.

– Вашего мужа мы тоже приглашаем, – вставил Пласидо.

Клара ответила, что она была бы счастлива, но работа занимает все ее время.

– Вы тоже пишете? – спросила она, в смущении отводя глаза.

– Сеньора Вальдес, не называйте меня на «вы», а то мне придется так же называть и вас.

За тридцать девять лет замужества Клара впервые услышала, как посторонний человек величает ее сеньорой Вальдес.

Она для всех была просто Клара.

И никто больше.

Донья Инес всегда называла ее по имени, а дон Густаво говорил о ней как о своей невестке Кларе.

Представители власти в Пунта до Бико знали ее как Клару, ту, что на «Светоче».

Доктор-всезнайка никогда не называл ее по-другому, не говоря уже о священнике.

Так что первый человек, который назвал ее сеньорой Вальдес, был Пласидо Карвахаль, и произошло это около пандуса, вымытого от китовой крови, обычным утром того года, наступление которого они отмечали без доньи Инес.

Прошло несколько недель.

Пласидо оказался замечательным гостем. Он был всем доволен. Ему нравилось, как готовят Лимита и Мария Элена, с которыми он часто болтал о том о сем, потому что ему были интересны разные акценты языка. Он почти не давал им никакой работы. Только просил стирать трусы, носки и рубашки.

– Остальное само проветрится, – говорил он.

Леопольдо договорился с редакцией, чтобы ему разрешили надиктовать статью прямо из Пунта до Бико, а Пласидо не стал ни о чем договариваться, поскольку доверительно сообщил, что он является держателем акций газеты; то есть он тоже хозяин, пусть наполовину или частично.

Каждый день, до того как солнце опускалось за линию горизонта над поймой реки, Леопольдо, Хайме и Пласидо сидели и беседовали о том, как кипела их жизнь в Мадриде. Пласидо рассказал, что какое-то время он был соседом Ортеги-и-Гассета[86] на улице Монте Эскинса, где тот умер через восемь лет после высылки.

– Он жил там в 28-м, а я в 26-м, – заключил он.

Пласидо, как и Ортега, восхищался протестующими, поскольку они оказались способны бросить вызов власти.

– Он поступил так во время Республики и отказался от своей должности, чтобы выразить несогласие с автономией, которую по Конституции 1931 года получили некоторые области. А потом в Каталонии, где главой был Кампанис, в октябре 1934 года произошло то, что произошло[87].

– Мы тоже голосуем за наш статус и Устав, – вставила Клара.

– И чему это помогло? Ничему, – отозвался Пласидо.

И в самом деле, документ оказался бесполезной бумагой, однако несмотря на то, что прошло много лет, Галисия никогда не забывала того массового голосования за независимость, поддержанного местными муниципальными властями. Дон Энрике Рахой Лелуп[88] огласил на испанском языке – «чтобы все видели – мы его не отвергаем», – сказал он, – результаты и организовал историческое заседание в фойе медицинского факультета в Сантьяго-де-Компостела, «где утвердил свободу Галисии в составе испанского государства».

Статут прибыл в Мадрид 16 июля 1936 года. 17 июля только что вступивший в должность президент Мануэль Асанья принял комиссию, передавшую проект президенту Кортесов[89] и возглавляемую велеречивым Кастелао[90], который заверил, что Галисия будет образцовой демократией.

18 июля разразилась война.

– Если бы не началась война… – высказала сожаление Клара.

– Это была бесполезная бумага, Клара, – повторил Пласидо так мягко, что это вызвало ревность присутствующего тут же мужа.

– Что ты понимаешь, женщина? – резко произнес Хайме, который открыл рот только для того, чтобы поставить на место Клару. – Кастелао… Еще один из Народного фронта!

– Хайме! – осадил его Леопольдо. – Как ты разговариваешь с женой?

– Что может знать моя жена о демократии, о статуте автономии, о Кастелао?

– Я обо всем этом читала, – ответила она невозмутимо. – Пока ты предавался развлечениям.

Хайме считал, что подобные мужские разговоры не предполагают участия женщины, и при любой возможности выходил из тени, чтобы унизить Клару, которая так легкомысленно высказывала свое мнение в присутствии человека, которого они совсем не знали.

– Я не легкомысленная и я не позволю тебе разговаривать со мной подобным образом, – сказала она ему однажды вечером, устав от его оскорблений. – Думаешь, я не знаю, с каким презрением ты ко мне относишься?

– Будь осмотрительна.

– Осмотрительна в чем? Если тебе мешает мое присутствие, то твое мне мешает еще больше.

– Но это мой дом.

– Хочешь меня выгнать? – спросила Клара, и глаза ее сверкнули гневом.

– Я мог бы так и поступить.

Первый, кто понял, что в браке Клары не все гладко, был как раз Пласидо, который не мог обойти вниманием ее красоту и глубину взгляда. Он сомневался, говорить ли об этом Леопольдо, пока не проговорился ему, среди прочего, сделав вид, что не придает большого значения своим словам.

– Клара – очень красивая женщина. Но сама она об этом не знает. Несмотря на возраст, она сохранила необыкновенную красоту.

Леопольдо усмехнулся словам Пласидо, но ничего не ответил, пока его друг не высказал следующее соображение:

– Но зато она знает, что никогда не была счастлива.

– Что ты имеешь в виду, Пласидо?

– Твой брат не ценит ее.

После этого разговора Леопольдо стал внимательно приглядываться ко всему, что происходит в доме, и пришел к такому же выводу, что и его друг. Он решил на свой страх и риск поговорить с Кларой и выяснить, не ошибаются ли они. Но Клара ничего не стала отрицать. Напротив, она воспользовалась минутой откровенности и рассказала ему обо всем, что носила в себе долгие годы.

Она сказала, что смерть Инеситы была наказанием для них обоих, и они так