Восьмерки - Джоанна Миллер

все будет по-другому, лучше: много интересных идей и смеха. Она полагает, что Беатрис пригласила ее, потому что Марианна не может оставить отца, а Отто терпеть не может экскурсии и отказывается выходить на улицу до захода солнца, но все равно она чувствует себя польщенной. На башне Магдален бьет полчаса, и Дора вздыхает — протяжно и громко.

— Пожалуй, надо вам сказать, что я получила предложение руки и сердца, — говорит она, глядя в небо.

— Не хочу показаться грубой, Дора, но от кого, черт возьми? — спрашивает Отто, отхлебывая из бутылки.

— Что значит — от кого?

— Есть два очевидных кандидата. Бейкер и Коллингем. Или имеется еще один, которого вы прячете у себя в шкафу вместе с корсетом?

— Неужели я такая ужасная?

— Не ужасная, а просто девушка, на которой любой парень будет рад жениться. Но только после Оксфорда, надеюсь?

— После Оксфорда. Если я соглашусь.

— Держу пари, что согласитесь. Так как же мы станем вас называть? Миссис Бейкер или миссис Коллингем? Я ставлю на Бейкер. А вы, Беатрис?

— Мне Фрэнк гораздо больше нравится, — отвечает Беатрис, сдвинув густые брови на переносице. Вид у нее такой, словно она совсем уже собралась высказаться по этому поводу, но раздумала.

— А вот не буду вам ничего говорить, не заслужили, — заявляет Дора, которой уже надоела эта тема.

— Да ладно вам, Гринвуд! — Отто с размаху швыряет пустую бутылку в воду.

— Да, расскажите, — добавляет Беатрис.

— И не подумаю. Подержу вас в напряжении. — Дора садится, держась обеими руками за борт раскачивающейся лодки, потому что у нее кружится голова. — У меня появилась великолепная идея: давайте поедем к Марианне и скажем ей, что она получила стипендию. Это ведь в каких-то девяти-десяти милях отсюда? Можем сесть на поезд или взять машину у вашей тети. За два часа доберемся.

* * *

Они приезжают в Калхэм в четыре часа дня. Отто паркует «Кроссли» у длинной каменной ограды кладбища.

Ограда покосилась и нависает над дорогой, как будто бремя мертвых слишком тяжело для нее, зато церковь с колокольней в стиле готического возрождения могла бы отлично смотреться в Оксфорде. Она стоит в пойме, над крутым изгибом Темзы, в миле к югу от Абингдона. Воздух, влажный от суглинка и тяжелый от металлического запаха бутеня, напоминает Доре о Фэйрвью. Кладбище ничем не примечательно, если не считать военного мемориала, недавно возведенного у самых ворот. Земля у его основания спрессовалась в комья, и пожилая женщина в выцветшей коричневой шляпке убирает увядшие букеты. Она показывает им путь к пасторскому дому — он расположен в стороне от дороги, а узкий вход прорезан в высокой живой изгороди, так что его легко не заметить.

Открыв деревянные ворота в сад, изогнутый буквой «Г», девушки сразу же видят прямо перед собой Марианну: она моет зарешеченное окно, стоя на перевернутом ящике. Голова у нее обмотана шарфом, на руках — огромные садовые перчатки. Она не оборачивается.

— Надеюсь, новости хорошие, — говорит она.

Дора видит повторяющееся отражение Марианны в ромбовидных стеклах.

— Марианна, вы сдали экзамен и получили стипендию! — возвещает Беатрис, бросаясь к ней. — Полная оплата учебы плюс модная мантия с рукавами. Мы должны были вам сказать.

Марианна наконец оборачивается и спокойно слезает с ящика, снимая перчатки.

— А остальные? — Она обнимает Беатрис. — От вас пивом пахнет.

Дора едва сдерживается.

— Я сдала! Мы все сдали. Мы не могли не приехать, надеюсь, вы не против. Кстати, хорошо выглядите.

— И вы тоже. — Марианна улыбается и целует ее. — Все молодцы, я так рада за вас. За нас всех.

В Марианне чувствуется что-то непривычное, хотя Дора не может понять, что именно. Какое-то удовлетворенное спокойствие.

— Да, а Дора помолвлена с неким таинственным мужчиной, — говорит Отто.

— Может, выпьем чаю? — спрашивает Беатрис. — У меня в горле пересохло.

Марианна смеется.

— Так входите же. Гостиная — первая комната направо. А уборная, к сожалению, в дальнем конце.

Беатрис и Отто, шумно болтая, входят в дом. Дора останавливается в дверях.

— Я не делаю из этого тайны, — говорит она. — Фрэнк Коллингем сделал мне предложение. Он попросил моей руки, но я не ответила. Вы же знаете, какие они. Ничего слушать не хотят.

— Вы счастливы? — спрашивает Марианна, беря ее за руку и глядя куда-то в сторону, в дальний угол сада.

— Да. Думаю, да. Даже если все еще немного хочу вернуть Чарльза. Но, по крайней мере, теперь я это понимаю. Я стараюсь быть честнее с собой.

— Мне кажется, вы слишком строги к себе. По-моему, у нас не осталось ничего, не затронутого войной. Когда я это поняла, я стала гораздо счастливее. — Марианна вновь смотрит вдаль через плечо Доры. — Нам больше не нужно доказывать, что мы заслужили свое место здесь. Нужно просто жить дальше.

— Вы ведь знали о своем результате, правда? — спрашивает Дора.

— Генри сказал мне сегодня утром по телефону.

— Я так горжусь вами, Марианна! — Дора качает головой и улыбается. — Знаете, вы могли бы и сказать остальным, что влюблены в Генри.

— Это сложно…

Из-за угла дома выходит маленькая девочка и тут же спотыкается о черно-белого котенка. Девочке года два, у нее мокрый нос, испачканный передник и длинные русые волосы. Она подбегает к Марианне и утыкается лицом в ее юбку.

— Мама! — говорит она, требуя, чтобы ее взяли на руки, и вскидывает ладошки к небу.

Марианна поднимает малышку и целует в висок. Девочка запускает руку в вырез блузки Марианны, вытягивает медальон и сует в рот.

— Конни, познакомься с моей подругой Дорой, — говорит Марианна.

— Привет, Конни, — здоровается Дора в полном недоумении.

— Конни — моя дочь.

Дора вздрагивает. Должно быть, она ослышалась? Но ребенок — копия Марианны, только волосы темнее, так что родство между ними очевидно. Дора соображает, что стоит с открытым ртом.

— Боже, я…

Из-за угла показывается высокий рыжеволосый мужчина в одной рубашке, без пиджака.

— Конни, хочешь крыжовника? — спрашивает он и вдруг замирает на месте. — А, здравствуйте, Дора, — говорит Генри. — Что я пропустил?

36

Марианна, август 1919 года

Констанс Олив Уорд не умирает при рождении. Худенькая, но крепкая, она приходит в мир под звуки и ритмы Калхэма: суматоху страды, мерное журчание реки, бегущей по своим делам, нестройный гул церковного органа на репетиции.

В день рождения Констанс Марианна так слаба от потери крови и шока, что свекровь переезжает к ним, чтобы ухаживать за обеими. К счастью, Олив Уорд из тех людей, которые сами видят, что нужно сделать, и делают. Она месит тесто, выбивает ковры, молчаливо, стоически качает на руках Констанс, словно церковную подушечку для молитвы. Карманы