Благовест - Алиса Клима

Дон-дон-дон-дон… Все громче и громче! Весна! Ее, крошечную Веру, везут куда-то, красиво разодетую. Дон-дон-дон-дон… Как свеж и вкусен ветер! Как много светлых лиц вокруг! И как много солнца! Дон-дон-дон-дон…

Раз-два… Раз-два… Раз-два…

– Кто я?! – надрывно, дико крикнула Вера.

Никто не мог ей ответить. Она была в кромешном тумане – не было видно ни тропы, ни деревьев. «Не уезжайте! – слышала Вера свой тонкий голосок в этой мгле. – Не уезжайте…»

Это же ему она кричала в тумане. Этот крик застрял и жил в ней одиннадцать лет. Зачем щелкнул курок?!

Вера скукожилась в клубок. Боль внезапно пронзила ее в центре груди.

Укол был таким сильным, что она вскрикнула. Ледяными руками полезла за пазуху и вынула брошь с маленькими цветочками из глазури.

– Нет! – закричала Вера в голос. – Нет, нет!

Она запрятала брошь в карман телогрейки, схватила мешок, винтовку и фонарь и с рыком поднялась. Цепляясь за деревья, то бежала, то шла; то падала и ползла на карачках к дороге.

«Только не умереть», – неустанно шептала Вера, словно помогая себе пробираться вперед. Надо жить! Жить! Домой! Надо домой!

«Я смогу! Я иду! Только верь!»

Вера рычала от бессилия. Ноги плохо слушались, руки онемели от холода. Вьюга будто тащила назад. Она кричала и лезла вперед. Иногда обнимала дерево, чтобы передохнуть.

В какой-то момент борьбы вдруг что-то стало видно в мутном свете проглянувшей из-за туч луны.

Что это? Вера плохо соображала от усталости и холода. Солома… Дорога! Она повернула в сторону лагпункта и смотрела только на эти, точно для нее разбросанные блеклые лоскуты, торчащие из-под пороши.

Вера упала, почти уже дойдя до ненавистных ей столько месяцев врат – теперь самой желанной цели! Из груди вырывались странные звуки, похожие на выдохи рожающей женщины. Почему же так больно? Надо просто смочь! Всего сто метров. Переползти через порог – и все…

Каждый метр давался как километр. Каждый метр – как обратный отсчет к точке невозврата прошедших одиннадцати лет. И пока она ползет эти метры, спусковой крючок не отожмется в ответ на щелчок курка. Пока она ползет, время неподвижно. Хоть бы не остановиться!

Вера рычала и ползла.

И когда дотронулась наконец до шершавых, десятки раз перекрашенных досок, застонала, словно наконец разродилась, словно пальцы ее коснулись священного камня, от которого зависела их жизнь.

За воротами слышалась радостная возня Фараона – тот узнал свою. Это был дом…

Вера немного помедлила, чтобы собрать последние силы, и поднялась. Бесчувственными ладонями она инстинктивно уперлась в калитку, и та вдруг открылась. Не заперта… Ее ждали… Ее ждали!

Вера шла к Ларионову.

– Будет, будет тебе. – Кузьмич вышел из сторожки, озираясь. Вокруг была тишина, и металась на небе мгла. – Псина шелудивая. Радуешься? Видать, есть чему…

Он выглянул за калитку, потом закрыл ее на замок, мотнул головой, будто ухмыляясь над судьбой, и ушел спать.

Вера теперь с удивлением подумала, что была несравнимо более готовой и открытой к беззаветной любви, когда впервые встретила Ларионова. Ничто ее не стесняло, ничто не заставляло опасаться быть уязвимой тогда. Что случилось с ней за эти годы? И почему на краю гибели вчера все защиты и сомнения улетучились, позволив ей быть искренней и словно бескожей с Ларионовым, а сегодня, столкнувшись с обыденностью дня, она снова оказалась в каком-то нелепом и тесном коконе?

Как странно было осознавать, что теперь нужно учиться тому, что много лет назад она без всякого учения знала. Все эти слои, наросты, отдалившие ее от Источника, служили барьерами к реализации их любви. Делали ее несвободной. И Вера решила, что непростительно не учиться отшелушивать эту коросту, мешавшую обретать с Ларионовым более глубокие счастье и союз. В конце концов, его безапелляционность в праве обладать ею избавляла их от неразрешимой дилеммы прошлых дней.

Она потянулась в постели, втайне радуясь этой безапелляционности, и невольно улыбнулась.

«Может, и права Федосья», – с облегчением подумала Вера.

Она соскочила с кровати, облачилась в чистую рубаху Ларионова и подошла к окну. В неохотно отступающей темноте на плацу стояли шеренги зэков, готовых отправляться на лесоповал. Ничего не изменилось! Они все так же оставались заложниками системы. И угроза от НКВД никуда не делась.

Вера внутренне распрямилась. Невозможно теперь потерять счастье. Они прошли сквозь столько бед, смогли увернуться от стольких пуль не для того, чтобы очередной напуганный системой дурак смолол их жерновами репрессивной машины. Надо уметь драться: хитростью, умом, зубами, клыками, оружием, молитвой! Надо использовать все средства для борьбы с легионами…

Вера вдруг ощутила в себе такую силу, которая, выраженная в энергии, могла бы в секунду смести с лица земли всех полномочных подлецов. Она представила азартное и доверчивое лицо Клавки и подумала: «Нет уж! Мы еще повоюем! Мы еще сможем себя вырвать из лап ГУЛАГа».

С этими смешанными чувствами она с уверенностью и легкостью любимой и любящей женщины завертелась перед зеркалом.

В этот момент в дом ввалились Валька и Федосья и стояли, уставившись на нее, в открытых дверях спальни.

Вера робко улыбнулась. Федосья пихнула Вальку в сторону кухни и заголосила:

– Деточка, сейчас блинчиков напеку горяченьких! С медком и чайком!

Вера вышла в кухню в рубахе Ларионова и обняла Федосью, а потом и Вальку.

– Давайте помогу, – улыбнулась она.

Федосья махнула рукой.

– Успеешь еще, касатка моя, – не унималась Федосья. – Любавушка мужнина…

– Ну что вы, право. – Вера снова обняла Федосью, багровея. – Как вам ночевалось в бараке?

– Да похуже, чем вам, вестимо, – захихикала Валька и заработала от Федосьи ложкой по спине.

– Иди давай в столовую, Комарова! – гаркнула Федосья. – Наряд выполняй.

– А почему как что, так Комарова? Александрова в наряд который день не выходит, – обиделась Валька.

– Да ты выйди сегодня, – ласково попросила Вера, – а я потом три дня за тебя…

– Еще чего! – возмутилась Федосья. – И так отработает: начальник ей баню обещал.

– А можно мне с тобой? – спросила Вера.

– Это как хозяин велит, – заважничала Валька и тут увидела красные, обмороженные, сбитые руки Веры. – А чего бы и нет, – добавила она, – я тебя крепко напарю…

– Вот спасибо! – Вера обняла Вальку, а Федосья одобрительно закивала.

– Инесса переживает, тебе бы ее успокоить, – сказала Федосья. – Слава богу, мне ничего про вчерашнее неведомо. Мать Вероника три ночи молится. Намучились. Да Бог милостив…

– Поговорю с ней вскоре. – Вера кивнула и опустила глаза.

Она усердно налегала на блины, а Федосья жадно