Суоми в огне - Ульяс Карлович Викстрем

Анстэн с трудом поспевал за остальными, время от времени ему приходилось останавливаться, чтобы отдышаться. Фингерус ждал его. Вдвоем они шагали в хвосте отряда, и Аки нес две винтовки. Когда Юкка замечал, что они заметно отставали, он давал команду идти медленнее.

II

Предчувствие не обмануло Алму-Софию. Узнав, что отец Сергея Булацеля находится в Тампере, она решила поехать туда. Если только Сергей на свободе, он обязательно приедет к отцу.

Но Алма-София не встретилась с Булацелем и ей не удалось ничего разузнать про его сына, пока с Нясилинна не стали приносить раненых. Однажды среди них оказался Сергей.

Алма-София просидела подле него всю ночь. Сергей рассказывал о себе, Алма-София слушала и тоже рассказывала. Потом вдруг голос Сергея стал хриплым, а речь отрывистой, бессвязной. Отец пришел под утро, но сына он уже не застал в живых. Вместе с Алмой-Софией они похоронили Сергея на горе Пююникки. Поклонившись последний раз сыну, старый Булацель положил на желтый песчаный холмик свою фуражку — фуражку русского офицера. Они расстались с Алмой-Софией у Рабочего дома. «Авось еще увидимся», — сказала она. «Да, конечно», — устало ответил Булацель и отправился к себе на батарею.

Теперь у Алмы-Софии осталась только шинель Сергея. Она висела в коридоре на вешалке, но Алма-София унесла ее в свою комнату.

Вечером Тойво пришел за Миркку. Отряд из Турку покидал город. Они звали с собой и Алму-Софию, но та решила остаться. На душе было тяжело и пусто, однако Алма-София не могла бросить раненых.

А то, что произошло потом, было сплошным кошмаром. Алма-София никогда не поверила бы, что такое возможно, если бы не увидела всего этого ужаса своими глазами.

В школе осталось две санитарки и около тридцати тяжелораненых красногвардейцев. Все, кто мог хоть как-то передвигаться, ушли. Алме-Софии не удалось удержать их, хотя она уговаривала и убеждала, что им тут не грозит никакая опасность. Она надеялась, что ей удастся предотвратить кровавую расправу над беспомощными людьми. У кого подымется рука на раненых, прикованных к постели?

Алма-София подошла к молодому парню, бредившему в горячке. Склонившись над ним, она поднесла ему чашку с клюквенным морсом.

— Попей, легче будет, — произнесла она ласково, слегка приподняв голову раненого. Парень весь пылал, глаза его лихорадочно блестели, а дыхание было громким, словно он запыхался от быстрого бега.

В этот момент в коридоре раздался шум, и дверь распахнулась.

— Потише, — сказала Алма-София повелительным тоном, но ее грубо оттолкнули в сторону в тот самый момент, когда красногвардеец прошептал, чуть шевеля губами и широко раскрыв глаза:

— О господи, возьми меня к себе... Я больше не могу...

— Я тебе покажу господи...

И тут же раздался выстрел. Голова парня откинулась на подушку, с виска, чуть повыше уха, стрункой потекла кровь, заливая белую рубаху и простыню...

Алма-София вскрикнула и швырнула чашку с морсом в лицо убийце.

— Палачи!

Белогвардеец хотел броситься на нее с кулаками, но с порога прозвучал приказ:

— Стой! Не трогать.

— Боже мой! — выкрикнула Алма-София и бросилась к двери.

— Пропустите барышню, — приказал кто-то, и Алма-София готова была поклясться, что этот грубый властный голос был ей знаком. Перед ней стоял Бертель Энгстрем.

— Простите, я не узнал вас, — сказал он, поклонившись Алме-Софии.

Но дочь Арениуса отвернулась, не промолвив ни слова, и вышла в коридор. С лестницы, ведущей во двор, она видела, как из класса выгоняли раненых. Шатаясь и хватаясь за стенки, они кое-как проковыляли через длинный коридор, подталкиваемые пинками и штыками. На лестнице их поджидали егеря. Безжалостно избивая раненых прикладами, они сталкивали их вниз и тут же расстреливали.

— Не стреляйте! Пощадите несчастных! — кричала Алма-София и порывалась вступиться за раненых, но ее схватили и заперли в одной из комнат.

На дворе перед входом лежали трупы. По всей школе раздавались крики, стоны, проклятия и выстрелы. Белые творили кровавую расправу.

Появившийся вскоре в дверях Бертель Энгстрем наблюдал за Алмой-Софией, которая нервно застегивала пуговицы пальто. Бертель начал объяснять ей:

— Пойми же, Алма, ведь это война... Мы только выполняем приказ...

«Приказ? Кто же приказал убивать раненых?» — подумала Алма-София, но ничего не сказала.

— Таков приказ главнокомандующего... Всех, кого застанем в живых...

— Врешь! — вырвалось у Алмы-Софии сквозь слезы. Она вся дрожала от негодования: — Ты зверь, ты подлец... убийца...

Алма-София не взяла с собой никаких вещей. Она чувствовала только, что ей надо скорее уйти отсюда, бежать куда глаза глядят. Возмущение и отчаяние, боль и обида перемешались в ее душе.

— Не ходи за мной! — бросила она Бертелю, последовавшему было за ней.

— Я должен, — ответил тот.

— Посмей только!

В словах Алмы-Софии прозвучала угроза.

Когда-то в детстве они были друзьями, а позднее хорошими знакомыми. Бертель даже писал ей из Германии, но переписка у них не клеилась.

— Собственно говоря, я должен бы арестовать вас, — холодно произнес Бертель. — Все действовавшие на стороне красных подлежат аресту.

— Попробуй только дотронуться до меня, — повернулась к нему Алма-София. — Ты еще попомнишь эту жестокость. На всю жизнь запомнишь!

Алма-София смерила егеря презрительным взглядом. Он вызывал в ней брезгливое отвращение. Бертель понял это по гримасе, исказившей красивое лицо Алмы-Софии.

— Послушай, Алма, ты должна понять меня. Неужели нам больше не о чем говорить?

— Да, мне не о чем говорить... с убийцей.

Бертель остался беспомощно стоять в дверях, а Алма-София прошла мимо, не взглянув больше на него. «Ничего себе свидание», — усмехнулся он недобро, со скрытой злобой. Энгстрем помрачнел, глаза его сузились и стали похожи на две маленькие щелочки.

Алма-София торопливо шагала по городу, пока не очутилась на Пююникки, под сенью шумящих на ветру деревьев. Рядами тянулись свежие могилы. Было тихо и пусто, здесь уже никто не мешал ей, и Алма-София дала волю слезам.

Выплакавшись, она пошла на могилу Сергея. Все было точно так же, как и два дня назад. Фуражка лежала на песке на том же месте, куда положил ее старик Булацель. На нее только осыпалось несколько сосновых иголок. Высохшие и выгнувшиеся коричневые иглы лежали на толстом сукне. Алма-София наклонилась, взяла в руки несколько иголок и, сидя на корточках, долго держала их на ладони. О чем она думала в эти минуты? О Сергее, о несбывшемся счастье, о расстрелянных красногвардейцах?.. Алма-София