Тата - Валери Перрен

Она выключает запись.

КОЛЕТТ

Однажды вечером, после ужина, Бланш заснула навсегда. Она очень устала. Тремя днями раньше пропали улыбка и свет, словно она их где-то забыла. Ей захотелось прилечь. В 22:00 я зашла ее проверить. Все было кончено. Я погладила ее по лицу и сказала: «Не волнуйся, никто тебя не потревожит!» Бланш часто говорила, как боится, что Судковски «достанет» ее даже в могиле, и потому не хочет пережить меня. Вот я и решила умереть в тот же день. Исчезнув, я теряла тебя и Ану, зато Бланш обретала наконец покой. Вы обе были далеко, жили сами по себе, в другом часовом поясе. Я позвонила доброму доктору Пьери, и он согласился подписать свидетельство о смерти. Я была рядом, когда Луи звонил тебе. Он сказал, что все сам организует и ты можешь не прилетать. Вообще-то мой старый друг только повторил заготовленные мной фразы. Я обула Бланш в розовые пуанты, чтобы она могла танцевать там, куда отправлялась.

Она продолжала разминаться до самого конца. Приходя из магазина, перед тем как встать к плите, она отодвигала кухонный стол к стене и делала растяжки. Я часто бросала заниматься обувью, чтобы немножко полюбоваться Бланш. Как же она была прекрасна, моя названая сестра!

Голос Колетт снова срывается, и она выключает запись. Ох уж эта Колетт, ни за что не позволит мне услышать ее печаль.

КОЛЕТТ

Для ее последнего путешествия я выбрала красное платье, вплела в волосы ленты, как она делала, танцуя на проволоке. Сотрудники похоронного бюро положили ее в гроб в присутствии Луи. Он плакал горючими слезами, словно это и правда была я. Он был влюблен в Бланш и не мог скрыть своего чувства. Смотрел на нее и краснел, как школьник. Бланш притягивала мужчин. В ней был… (она ищет слово) магнетизм, она соблазняла, не соблазняя, просто потому, что двигалась, дышала, существовала.

Через два дня после похорон я пошла на кладбище, чтобы оставить на могиле пару синих башмаков. Время было обеденное, самое безлюдное. До чего же странно читать на плите свои имя и фамилию! Стоял август, люди были в отпусках, а мертвые, как известно, не болтливы. Я часто возвращалась забрать вымпелы и адресованные мне записочки, все они хранятся в шкафу вместе с моей футбольной коллекцией. Думаю, ты их уже нашла. Я начищала синие башмаки и отправлялась домой, никого никогда не встречая, как будто территория пустела в четверть первого ради моего спокойствия. В час дня меня там уже не было. Три года я выходила на улицы – конечно, не в центре, а в нижнем квартале, на Амстердамской, Пражской, Мадридской, Лиссабонской, Варшавской, Римской, Парижской улицах. Как будто совершала кругосветное путешествие. Иногда я добиралась до того места у реки, где мы купались с Блэзом. Никто ни разу не обратил на меня внимания. Для конспирации я брала с собой хозяйственную сумку, чтобы не походить на фланирующую дамочку. Я знаю, что на моей могиле ты спросила у Луи, кому принадлежали синие башмаки. Они были на Бланш в тот вечер, когда она появилась на «Стад де Франс». Моя подруга обожала их, говорила, они символизируют ее побег к свободе. Семь лет я покупала одежду для Бланш по каталогам. У нас были прямо противоположные предпочтения. Она любила яркие платья и шарфики. Я сохранила ее черно-зеленое пальто не ради маскировки – кто узнает мертвую? Хотя сама знаешь, как одежда меняет человека. Ланселот умер у меня на руках в 2002 году. Благодаря Бланш я познала радость обладания собакой, но из-за нее пережила то, чего всегда боялась, ужас потери… Ланселота похоронили в одеялке, под липой, которая никогда не цвела. Иногда Бланш ходила пообщаться с ним. Она говорила со звездами, птицами, пчелами, небом. Бланш беседовала со Вселенной. Мне так ее не хватает! Семь лет рядом с ней пролетели как сон, как мечта, они напоминали кометы и гроздья созвездий. Ей угрожала реальная опасность, кошмары и приступы паники случались всякий раз, когда ей казалось, что она заметила Судковски на улице, посмотрев в окно, но мы все равно смеялись. Развлекались, как две маленькие девочки, у которых не было ни матери, ни детства. В начале 2000-х вы несколько лет подряд приезжали ко мне праздновать Новый год. Ты, Пьер и Ана. Бланш ждала в доме, пока мы ужинали у Везана… Да, именно «у Везана», хотя Жоржа давно не было в живых. Бланш скрывалась в твоей комнате, куда ты давно не заходила, а если бы случайно открыла дверь, удивилась бы: Бланш оклеила стены обоями в цветочек, покрасила дверь, оконную раму и плинтусы в розовый цвет. Она слушала ваши голоса, а потом смотрела в окно, как мы идем по улице. Я знала, что это делает ее счастливой.

На этот раз я сама останавливаю запись. Я слушала эту кассету несколько раз и все время представляла, как Бланш за нами наблюдает. Немыслимо – она находилась совсем рядом, пряталась за дверью. Я снимаю наушники, сажусь на большой валун. Бледное зимнее солнце освещает фасад старинного поместья Сенешалей, выкупленного «частными лицами» после смерти маркиза. Он все так же прекрасен. Бывшая ферма бабушки и дедушки заброшена. Домик Жоржетты, примыкающий к поместью, превратили в кокетливый особнячок. Все камни вычистили и бережно отреставрировали, вставили новые окна с красными ставнями. Представляю, как Колетт и Блэз идут через двор, чтобы послушать папину игру на пианино.

Эжени де Сенешаль похоронила сына на Пер-Лашез. Она живет в доме по соседству с кладбищем и каждую неделю приносит цветы на могилу. Мы с ней разговариваем по телефону раз в год, 31 декабря, поздравляем друг друга с наступающим. Из чего состоит ее жизнь? Она волонтер в работе группы «Гардероб», собирающей для мигрантов одежду, обувь, спальные мешки, предметы личной гигиены, тетради и… человеческое тепло.

КОЛЕТТ

Мы возвращались к 23:00, поднимались на кухню и открывали подарки, которые я прятала перед уходом в ресторан. Мы обнимались, выпивали по бокалу легкого сладкого шампанского, и вы отправлялись ночевать в отель. Появлялась Бланш, и мы праздновали вдвоем. Есть я не хотела, и Бланш, просила: «Ну расскажи, как все прошло, только подробно!» Она закрывала глаза, как только я начинала описывать наши разговоры, ваши планы, закуски, горячее, вино и