Луша - Карина Кокрэлл-Ферре

плохо видела лица. Они как-то расплывались, словно в запотевшем зеркале. Зато все предметы вещного мира виделись ясно, имели четкие контуры, словно были гораздо важнее людей. Она была уверена, что скоро начнет происходить нечто такое, что поможет ей вернуться домой, к маме, несмотря на доброту Рыжей Девочки и Человека в Ботинках.

Ее очень обрадовало, когда через несколько дней у маленькой комнаты вдруг исчезла стена, то есть не исчезла, а стала стеклянной — от пола до потолка. Конечно, ведь деревьям требуется свет. Стекло было вставлено в светло-зеленые железные рамы. И двор, который она раньше видела, тоже исчез, а там теперь была река подо льдом, за рекой синел лес. Наверняка, это был тот самый лес, где все забывали свои имена.

На это покрытое снегом пространство смотреть можно было бесконечно.

Остальные стены в комнате оставались обычными и унылыми. В одной, прямо напротив, была прорезана дверь, за которой, наверное, находились другие комнаты, позади другая дверь вела в кухню, а у третьей была низкая кровать, на которой они спали с Рыжей Девочкой, пахнувшей дымом.

Однажды утром Алиса открыла глаза и увидела в комнате три апельсиновых дерева в кадках. Они стояли вокруг стола. Как прекрасны были их стройные стволы с круглоголовыми кронами упрямо-жестяных листочков, меж которых — о радость! — виднелись тугие темно-зеленые маленькие мячики будущих апельсинов. Штук по десять на каждом, она сосчитала. А какой аромат! И теперь каждую ночь они с Рыжей Девочкой укладывались спать под этими пахучими деревцами.

Алиса качалась в кресле, ожидая все новых чудес. И они не замедлили.

К стеклянной стене подлетали птицы, те же голуби и иногда стучали клювами в стекло, будили ее по утрам.

Мужчина иногда садился на табуретку рядом с ней, под апельсиновым деревом и, расшнуровав ботинки, ставил их у стены. Иногда он гладил ее щеку и один раз хотел поцеловать, но не поцеловал. Он всегда говорил о чем-то и о каких-то людях, которые, по-видимому, были для него важны и которых она должна была знать, но она не знала и ничего не понимала из его рассказов. Поэтому улыбалась, чтобы он не думал, что она не слушает.

Туманная дымка покрывала его лицо, жесты иногда казались знакомыми, но самым важным для нее было дождаться созревания апельсинов. Она точно знала, что, когда зеленые мячики превратятся в оранжевые шары, Mummy и Daddy заберут ее домой.

Однажды под вечер, когда совсем стемнело, потолок комнаты стал стеклянным куполом, через который были видны мигающие звезды, и трудно было отвести от них глаза, но ни девочка, ни мужчина этого словно и не заметили, закрепляя ее кресло-качалку так, что качаться она больше не могла, и придвигая ее поближе к столу: ужинали они вместе, всегда молча.

Ей было жаль их, потому что они никогда не разговаривали между собой и не догадывались поднять головы и посмотреть, какой мир бесконечных звезд появился над их головами. И тогда Алиса раньше их доела суп, запрокинула голову, и все у нее получилось, она вытолкнула из ожившего горла звук:

— Twinkle, twinkle, little star…

Ложки застыли у них в руках — ложки она видела четко, а руки расплывчато.

Потом оба вскочили и бросили ложки, отодвинув стулья, оба бросились к ней, стали трясти ее, а девочка то ли плакала, то ли смеялась и чего-то все добивались и добивались от Алисы, но она понять не могла, чего они от нее добиваются, а только повторяла и повторяла эти слова. Тогда Человек в Ботинках выскочил из комнаты, рассердился или расстроился — трудно было понять, и она услышала, как сильно хлопнула дверь.

Рыжая Девочка обняла ее, села рядом и стала ей подпевать. Алиса провела рукой там, где угадывалось ее лицо, и рука стала влажной. Девочка плакала. Она хотела успокоить девочку, но не знала как.

Потом и девочка ушла, хотя было поздно. Алиса переживала, что чем-то их обидела или расстроила. Она всего лишь хотела, чтобы они посмотрели наверх, куда смотрела она.

Сквозь стеклянную стену и купол в комнату, где она качалась в своем кресле, теперь вливалось много веселого света, и ей казалось, чем сильнее она качается, тем быстрее созревают апельсины. Поэтому ей нельзя было надолго останавливаться.

За стеклом лежал снег, угадывалась река под зимним одеялом до самого горизонта, в комнате было тепло — по трубам бежала горячая вода, и из кухни пахло блинчиками, которые иногда пекла девочка. Алиса очень любила блинчики с вареньем. Их так хорошо печет баба Шура, которой тоже нигде не было видно.

Однажды Алиса подумала: вдруг получится встать и подойти к стеклянной стене? Она дотянулась руками до стола, подтянулась и уже стояла на белом полу. Сделала несколько неуверенных шагов. Потом еще несколько, держась за край стола и спинки стульев. Маневр удался. Она поняла, что может ходить. И наконец достигла цели: ей всегда хотелось дотронуться до стекол в рамах из зеленого металла. Стеклянная стена оказалась удивительно теплой на ощупь, словно стекло было живым, пульсировало даже. Алисе захотелось потрогать апельсиновые деревья. Она запустила руку в кадку: почва была твердой как камень. Ее ужаснуло то, что, просиди она дольше, апельсины могли бы погибнуть, и сама мысль заставляла Алису похолодеть.

Уже гораздо уверенней, подгоняемая необходимостью, она прошагала на кухню, набрала в кружку воды и не успокоилась в своей качалке, пока не полила все апельсины. Закончив это, качалась особенно сильно и нервно.

Когда девочка вернулась, она всплеснула руками, потом принесла какие-то тряпки и долго притирала пол, о чем-то удивленно кричала. Настроение это Алисе не испортило: она сделала сегодня нечто очень важное и, когда девочка, закончив с полом, уселась, как всегда, на разложенном диване, чтобы рисовать, Алиса попросила у нее бумагу и карандаш.

И нарисовала засыхающие апельсиновые деревья, чтобы девочка не сердилась и все поняла. Девочка, кажется, поняла, потому что долго, внимательно и удивленно рассматривала рисунок и больше не сердилась. Алису это сильно ободрило, и она нарисовала комнату со стеклянной стеной и куполом и деревья в кадках вокруг стола. Ну и мебель, конечно, — диван, и круглый стол, и кресло, и двери.

Девочка с проступающей на лице недоуменной радостью взяла у нее рисунок, положила на стол, села и нарисовала среди всего этого себя — Алиса узнала ее по облаку волос — и мужчину, и Алиса впервые видела теперь его лицо. И еще какую-то худую незнакомку в кресле.

После этого Алиса уже знала, как они выглядят. Непонятно только, кто была эта женщина, ее Алиса никогда не