Бежала по полю девчонка - Людмила Андреевна Кузьмина

Письма моей мамы кажутся сухими, никаких охов, одна информация. Но таков был стиль её писем, на самом деле она переживала за всех её детей не меньше папки. По словам папки, она была «в тырдановскую породу», немногословна и деловита. Мой же папка писал нам по многу страниц, его письма изобиловали эмоциями. Если что-то надо было написать по делу, он ставил точку в конце своего письма и добавлял: «А сейчас тебе напишет мать».

Странно, я совсем не помню, чтобы мама при встречах и расставаниях меня целовала, обычно она ограничивалась объятиями. Папка не то что при встречах или расставаниях, мог подойти и поцеловать от полноты души в макушку или шею, когда, склонившись над столом, я «делала» уроки. Он никогда не бил нас, детей, в нашем детстве, но его построжевших голубых глаз, если мы шкодничали, почему-то боялись больше, чем маминых шлепков. Кстати, мама называла нас: Гера, Женя, Люся, Гена. Папка мог написать: Герка, Женька, Люська, Генка, но это были ласкательные имена. Мы его тоже называли: папка.

Я очень ждала писем от брата Евгения. Ему, как и прежде, предпочитала писать о своих «комплексах», а брат не отвечал, и я не могла понять, почему. Но я знала, что он с отличием оканчивает Горный техникум, учиться в котором с самого начала ему не хотелось, и теперь никаких проблем с поступлением в Политехнический институт у него не должно быть.

11 мая я получила от брата письмо, из которого мне стало ясно, почему он не писал:

«Здравствуй, Люсен.

Чувствую, что ты на меня и сердишься и даже обижена. Дело в том, что я не люблю писать тебе, когда у меня на душе пусто, т.к. в этом случае я ограничусь простым перечислением фактов. В последнее время я только работал – совершал с десяток совершенно одинаковых движений, в совершенно определённое время, т.к. этого требовали интересы бригады (бригаде нужно зарабатывать).

О чём же писать? Как я вталкиваю вагонку, вынимаю штырь, поворачиваю её, поднимаю и т. д. Снова я молчу (а ты сердишься), но это не упрёк – это оправдание, и довольно-таки пустое.

Но мысли об институте не покидают меня. Я пишу запросы, письма студентам, повторяю математику, прошу тебя сообщать всё, что тебе известно и … все мои мечты о высшем образовании летят вверх ногами.

Я «как человек образованный, знающий Конституцию и сознающий, что каждый может получить диплом с отличием», должен с радостью отказаться от мыслей об институте. Сегодня я от такого «вздора» отказался. (И конечно, давно уже пьян). 13 мая в 15 ч.00 мин я – «молодой солдат». Поздравь меня. Вот и всё, о чём я хотел написать тебе.

Учитывая то, что у тебя сейчас мало времени, что я пишу ерунду и времени у меня также мало, писать кончаю. До свидания. Жди новый адрес».

И пришло письмо от папки – в каждой строчке слышались его рыдания:

«Милая дочь! Сегодня 14 мая в 6 часов утра по команде чужих людей, с мешком на плече пошёл к вагону от нас Женька. Земля стала уходить из-под ног. Не могу места найти. Может, легче будет после писем. Хочется за что-то зацепиться, с кем-то поделиться, воздуху не хватает. Не дай Бог, если ещё и в Магнитогорске такое сотворится. Гнёт что-то за голову к земле. Как зайду в ребячью комнату, так сердце кровью заливается. Каждая оставленная им вещь, так бы и целовал без конца, а эти портреты, сделанные им, книги на полке, ну всё, буквально всё становит его в глазах, как живого, и только гоню прочь всякие навязчивые мысли и справиться не могу.

На отношение из треста и все мои старания и потуги об оставлении его до осени не дали желаемого. Мечта о дальнейшем образовании отодвинулась.

13 мая послал тебе сто рублей денег из Женькиной зарплаты. На платье просил тебе купить. Всё. Папка.

Как твоё здоровье? Как учёба? Пиши, как изыщешь свободное время. Письмами буду жить. 14 мая 1958 г.»

Господи, да что же это такое? Ну забрали Женьку в армию, и его поступление в институт отодвигалось минимум на три года, а Женьке 22 апреля исполнилось 20 лет. Зачем же такой трагический тон в папкином письме, словно Женька уезжал навсегда? И папка испугался, что и старшего моего брата могут забрать в армию. Георгий – уже семейный – жил в Магнитогорске. Но у Георгия была отсрочка от службы в армии по состоянию здоровья.

Я тоже сильно расстроилась: у меня щемило сердце при мысли о брате. Папка был очень эмоциональным, и все эмоции у него выражались в словах. Мамино отчаяние так не прорывалось наружу. Она обычно лила слёзы в три ручья, но как-то по-тихому и смиренно.

Вот письмо мамы, отправленное мне 23 мая в те же дни:

«Здравствуй, Люся!

Письмо твоё получили. Всю неделю ждали, и ни от кого не было письма, а вчера от всех сразу получили.

Евгений прислал с дороги из Новосибирска, пишет, едут, слышно, на Владивосток, а там, может, и дальше. Прямо беда – куда везут. Из института ему пришла бумажка, что сдавать по физике устно и письменно, да уж поздно. Как хотели его отвоевать от армии, и предприятие, и мы, но ничего не вышло. Военком ни в какую. Георгий тоже в эти дни пережил, но у него болезней много признали и оставили.

Дома всё по-старому, в огороде картошку посадили, мелочь всходит уже, завтра огурцы посажу и всё, там уж только поливать да траву дёргать.

Когда кончишь учиться и поедешь домой, то привези всё ненужное, и если надоела та постель, то из дома возьмёшь другую. Около 1 июня в Свердловск поедет Поля Бискаева, так я с ней вышлю хоть яичек или ещё что, и вышлю платье или два, хотя ещё ни одного не сшила. Вот на это купила для домашней носки. Хочется ещё рублей по 60 что-нибудь купить, с завтрашнего дня буду искать. А если не найду подходящего, то куплю штапелю. Вот беда – мерку для Донны не могу найти, придётся кроить самой по выкройкам. Если нужно ещё что выслать срочно, то сразу черкни. Может, успеем получить.

Вот вроде и всё пока. До свидания. Мама. Денег посылали тебе в этот месяц 60 и 100 рублей».

Как сказал бы мой школьный учитель Семён Матвеевич: «Чувствуете разницу?»

Папка писал письма с яркими