Записки времён последней тирании. Роман - Екатерина Блынская

X

Жалко было смотреть на Клавдия, обвисшее лицо которого, после смерти всё подтянулось, завосковело и поумнело, кажется. Но Нерон уже въехал в лагерь преторианцев на Марсовом, побуждая их присягнуть новому Императору. О Британнике никто и не вспомнил тогда… Нерон казался лучшим из принцепсов.

Возле погребального костра отчима Нерон нетерпеливо переминался, но меж тем, без запинки, говорил о праведных делах названного отца, и о его верности Отечеству и народу. Он цитировал речь, написанную для него воспитателем Сенекой. Он желал приступить к власти поскорее, как застоявшийся в стойлах цирковой конь, ах, как ему хотелось! И его молодость вскоре осыпали благостнейшими словами и выражениями, восхваляя юную мудрость и искренность молодого принцепса… Но, к сожалению, от оливы не дождёшься персиков. В кого ему быть хорошим?

В кого Нерону быть хорошим? Ну, право, не в мать же? Не в Гнея же… это просто смешно! И Нерон стал плохим… Да, не заставил себя ждать, хоть все и надеялись на благоразумие молодой его души.

Ах, клянусь Юноной, разве не могут дети быть не похожи на дядю по матери? Вскоре, как он стал крепнуть телом, ум его расслабился, как у Гая… В те времена, когда ещё Мессалина потряхивала тирсом на своих вакхических забавах, Луций Домиций Агенобарб был мальчиком добрым и послушным, хотя тётка Лепида не преминула развратить его, тогда ещё младенческую душу, вседозволенностью и капризами. Агриппина его к сожалению, не удержала, как породистого скакуна, натягивая и отпуская шёлковую узду, а гнусная Лепида всё ему позволяла… Пока Луция не приняли в род Клавдиев, у него была ещё надежда стать славным человеком и добрым консулом, но, то ли это имя Нерона так переменило его, то ли его подростковый возраст, то ли я.

***

Сменив свою претексту на юношескую тогу, Нерон изменился на глазах. Ещё до того, как Агриппина вышла замуж за Клавдия, унизив себя для возвышения сына, идя на эту мерзость с несомкнутыми веками, и, наблюдая, как горит брачный боярышник, у неё были деньги. И пошла она с Клавдием вовсе не из – за беспутности и алчной жадности к деньгам, хотя, наследство Криспа, её промежуточного супруга, порядком истрепалось и подходило к концу.

Клавдий, любитель женщин и их раболепный слуга, был твёрд только в одном… в том самом… Но я сейчас не об этом, хотя эти краткие воспоминания на пороге моей бездны и тешат меня своей вызолоченной красотой, ещё не померкшей с течением времени.

Итак, богатство промежуточного супруга Криспа, Агриппина благополучно потратила, гонку за право быть женою дядюшки – выиграла. Сына Гнея Домиция Клавдий усыновил, и уравнял в правах со своим сопляком. Но дальше Нерон повёл себя неожиданно.

Он стал словно раб, которого выпустили из клятой эргастулы в последний раз глянуть на синеву Небес. Да. С таким остервенением и страстью стал жить он… и я поняла, что не знаю его…

– Моя жизнь не то, что ты видишь… а то, чего ты не видишь.– любил повторять он мне в то время, когда ещё ничто не мешало нам быть друзьями.

Если бы ни мать, я нашла бы способ смирить его нрав. Ведь любовницы всегда слаще матерей, какими бы матери добрыми и мудрыми не были… Но побеждать матерей без боя… смеясь над их падениями и оступками, и не думать в этот миг, кто падёт потом больнее, что женская красота охотнее расцветёт тленом, нежели бессмертием… Ибо нет смертельнее удара, чем равнодушный долговой поцелуй собственного ребёнка.

Он много обещал, был непревзойдённо смел и ласков с народом. Выступил в цирке, бежал вместе с легионерами в полном вооружении… Консул Нерон был благоразумен и незаносчив. Но пришёл день, когда он стал Императором и власть застила ему глаза.

Агриппина вошла ко мне ещё до света, шаги её нарушили мой сон. Она ударила дверями и я вскочила, чуть не наступив на Рацию, спящую на тюфяке у меня возле ног.

– Убирайся отсюда. – сказала Агриппина коротко. – Ты слишком близко, ты ему больше не нужна.

– Куда мне идти? – робко спросила я, глядя на распущенные волосы Агриппины и тонкое косское ночное платье.

– Я не знаю. Иди в свой дом.– сказала она.– Где ты там живёшь… Ланувия даст тебе тессеры, купишь платья, зерна и серебра в лавке. Сходи к эдилу и скажи, что я приказала дать тебе дом, где ты хочешь. Потом пришлёшь ко мне за деньгами Рацию. Три миллиона сестерциев даю тебе сейчас.

И она вышла.

Я грустно стала собирать пожитки в старые туники с помощью Рации.

– Октавия… – сказала Рация, зевая. – Женят его.

Я кивнула головой.

Мне не хотелось оставлять моего господина …Но я молча вышла из дворца, погоняя впереди Рацию и направилась в старый дом на Аргилете, который занимали сейчас отпущенники Авла Волюзия.

Своего дома у меня не было, да и Нерон не мог бы найти меня тут, поэтому я начеркала табличку и отдала её Ланувии для передачи Нерону.

Право, он не приходил ко мне последние месяцы, так как был загружен речами и делами, уезжал на Фуцинскую навмахию.

Я не хотела от Агриппины ничего, а от Нерона мне нужно было всё. Связать его узами любви и сделать своим. Но зачем мне это было нужно?

Очевидно, для того, чтобы почувствовав его будущее величие, я исподволь желала разделить с ним лучи его триумфа и золото лавров.

И впоследствии я делила их так тихо, так смиренно, что он, уничтожая людей и царства не поднял руки на меня.

…

Итак, я удалилась в дом, где родилась и жила при патроне. Переночевав в кубикуле с другими женщинами, которые пригрелись там после смерти Авла Волюция, я провела там, в гостеприимном доме несколько дней, но мучилась в таких невыносимых для меня условиях. Я поняла, что не смогу там жить, как прежде.

Наутро умывшись под кувшином в атриуме, и строго решив начать другую жизнь, я собрала свои пожитки и тессеры, которые прятала в волосах, под покрывалом и уже собиралась уходить. Но только выглянув на улицу, в это время наполненную спешащую по своим делам людьми, увидала гладиатора Гектора из Утренней школы, который был моим телохранителем ещё в доме Цезаря.

Он бросился ко мне, счастливый, что не пропустил моего ухода.

– Акте, как хорошо, что ты проснулась. Пойдём! – и он, железной рукой ухватив меня за тонкое запястье, повлёк меня за собою в толпу.

Я, разумеется, обронила свой мешок с пожитками и закричала.

Гектор, обернувшись, схватил меня за талию и посадил на правое плечо.

– Они не понадобятся тебе, милая Акте.– сказал он и понёс меня над толпою.

Сказать по правде, меня никто так не носил и я поняла, что это не просто очень приятно, а ещё и страшновато.

За садами Мецената, на Эсквилине, на тихой улочке с особняками декуриев и трибунов, где шла бойкая торговля зеленью и фруктами, за большим фонтаном между домами Нумидия Лепота и Корнелия Сикста, находилось землевладение, выкупленное Нероном тайно, специально для меня, с небольшим, но уютным домом и зелёным садом и огородом.

Там меня опустил на землю Гектор и мы вместе послушали в тишине журчание струй фонтана, возле которого очень тихо беседовали хорошие девицы с ведёрками.

– Нерон Клавдий дарит тебе этот дом, чтобы ты принимала его у себя всякую минуту, когда будешь свободна. Он придёт только завтра, потому что сегодня уже дал ответ на вопрос Октавии… -сказал Гектор, окунув руки в фонтан и набрав его прохладной живительной воды, протёр шею.

– Их поженили? – спросила я и отвела глаза от курчавой груди гладиатора на желтоватый, вычищенный булыжник площади, вокруг которого аккуратно возвышались дома, с выложенными мрамором фасадами.

Из – за домов выглядывала свежая зелень садов.

– Ауспиции сулят им горькую участь… Когда спросили птиц, прилетели вороны и сели на портик с громкими криками возвещая печаль.– ответил Гектор и присел на корточки.– Я и дальше буду возле тебя, если позволишь. Буду приходить спать под твоей дверью.

Я вздрогнула