Записки времён последней тирании. Роман - Екатерина Блынская

мы могли ждать жестокости, при Гае – неожиданности, а при Клавдии – всего. То, что вчера было плохим, сегодня становилось хорошим, а назавтра вообще забывалось намертво. « Как? Это сделал я?»: Спрашивал Клавдий и тут – же отрекался от собственных поступков.

О, как он бесчинствовал! Он, впадая в гнев, был неумерен. Но, к ужасу всех, и находясь в покое, он был ещё неумереннее. Он творил безобразия, конечно, несравнимые с Гаевыми и Тибериевыми, тогда было намного хуже… Но все его безобразия блистали мраморным лицемерием.

Если Гай их творил от души, не стесняясь, не боясь и не стыдясь, удовлетворяясь и наслаждаясь ими, то Клавдий всё делал, то исподтишка, то, чтобы сохранить лицо, тайно.

Ну, будет об этом…

***

Мой господин, теперь зовомый Нероном, заимел сильного соперника. Этого Британника. Да, Британник был сказочно хорош собой… он просто очаровывал сходством с матерью, Валерией Мессалиной, с её пухлыми губами, ровным носиком, тонкой красотой, которая могла родиться разве что от подобной же красоты. И губя его, Агриппина не пожалела этот чудный цветок его невинной красоты, сорванный и брошенный в тлен.

Какие – уж тут Гемонии Тиберия могли сравниться с её тогдашней жестокостью!

Ведь она позволила собственному сыну убить его, а могла бы и подумать…

По сути, все правления начинаются с того, что людям замасливают глаза, обещая раздачи и дары.

Но потом за эти дары, нужно – же, взять своё?

Так вот, я хорошо помню, что пира не было. Нет, если бы Клавдий так не гладил при Агриппине своего Британника, не позволял ему почувствовать себя будущим Императором, не нарядил бы его в тогу совершеннолетнего, возможно, и сам был бы жив. Но Клавдий заспешил, засуетился… и стал есть грибы.

В тот вечер, задумчивости его не было предела, и я потом даже посмеялась, когда принесли ужин, что задумался он, стоя на пороге Бездны, из которой нет возврата.

Клавдий пил секстариями, и заставлял всё время плясать вокруг себя пятерых рабов.

Я старалась казаться весёлой, сидя в ногах одного из всадников и хохотала, чтоб не показать, что у меня всё дрожит, ведь я чувствовала, что моего патрона ждёт страшное! И снаружи и внутри я дрожала и вовсе не от волнения, а от скрытого, глупого восторга. Завтра Нерон станет Императором!

Клавдий в задумчивости переходил от козлятины к ракушкам, от полбы к запеканке, и, пока дошёл до грибов, наверное, перемешал в себе весь ужин, запитый тремя секстариями вина.

Я только наблюдала, и старалась не есть много. Клавдий, возлежа выше всех, изредка кидал взгляды на танцовщиков, которые кривлялись под музыку до того славно, что не хотелось никому глядеть на перекошенного и мятого Клавдия.

Не хотелось, но я глядела, пока он не дошёл до грибов, которые с удовольствием съел маленькой костяной ложечкой.

– Агриппина! – крикнул он через залу, перекричав немногих гостей, подобострастно располагавшихся ниже, на украшенных серебром ложах.– Иди ко мне!

Она поднялась, размяв затёкшую спину, поправила тунику, одетую поверх тёплой столы, и, набросив любимую свою паллу из тарентской серо – блестящей шерсти, подошла, и встала за спиной Клавдия.

Его голова светилась крупной проплешиной сквозь убранную сединой макушку. И лицо и голова взмокли, видно было издалека. Толстая шея, во многих местах порезанная неловким цирюльником, покраснела.

– Жёнушка, присядь подле меня, а то отошла себе и удалилась. – сказал Клавдий, жуя отравленные грибы.

Я дрогнула, боясь, что он и Агриппину накормит эдакой вкуснотищей.

– Поешь, это чудное лакомство, чудное… – проговорил Клавдий, так и не поворачиваясь ко жене.

Агриппина ответила, пригнувшись к мужниному уху, щекоча его взмокшие от усердия седины.

– Ты, пожалуйста, не переходи на килики… после секстариев, или, из – за стола тебя вынесут и опять будут вызывать рвоту… – донёсся до меня её голос.

Клавдий, откинув назад руку, пригнул её шею к своей правой щеке и громко поцеловал её, вымазав жиром.

Агриппина ушла, сделав рукою жест наблюдать.

От омерзения меня чуть не замутило… Ведь они в последнее время не ладили… Он, видимо, просто хотел какого- то свежего мяса… и сожалел, что не может жениться в пятый раз.

Глупый, глупый Клавдий!

Среди ночи в мою спальню прибежали Клавдиевы постельничие, которые обычно переносили его, или готовили на ложе. Это были уже немолодые мужчины, но они были так напуганы, что я вскочила от ужаса, не произошло ли что с моим Агенобарбом.

– Актэ! Иди к Агриппине! – закричал старший из них.

Я быстро накинула тунику и выскочила в перистиль.

Клавдий был зелен, но жив. Когда я увидала его поверх разбросанных и облеванных подушек, голова моя закружилась.

Его вырвало – и только, но он – жив.

– Ты переел.– ворчала Агриппина, вместе с постельничими меняя ему подушки и я присоединилась к ним.– И, верно, перешёл на килики, обойдя моё предупреждение. – сказала она, спокойно оправляя волосы, который расплелись в сплошную рыжую волну и чуть не падали в Клавдиеву блевоту, разбросанную по ложу.

Тот слабо улыбался, так- же лёжа, подёргивая глазами и чуть слышно бормоча.

– Ты была права, а я – перешёл на килики. – ответил он, хватая жену за запястье.– А ты… ты меня отравила, да?

Агриппина легко убрала руку и дала рабам убрать его, обмыть и перестелить постель.

Я носила воду из имплювия.

– Нужно промыть тебе желудок, или опять начнутся боли.– Сказала Агриппина равнодушно.

– Принесите тазы, миски и… килики. – поиздевалась она.– С водой. Будем промывать Императора.

Нерон тоже всполошился вместе со всеми. Он бежал как раз мне навстречу, из своих покоев, по едва освещённому переходу. Его стройная фигурка, ещё не потерявшая юношеской легкости, быстро приближалась к покоям отчима. А Британник спал.

– Матушка, – горячо зашептал он, – кто это поднял всех среди ночи? Что случилось?

Мать схватила его за плечи и прошипела:

– Иди, и промой ему желудок. И будь с ним, как сын. Пусть Британник спит, а ты, пасынок, бди. И бди так, чтобы дядюшка уже не увидел утра. Ты понял меня?

Я кинулась к ним с круглыми от ужаса глазами.

– Но этого нельзя! Нельзя! – шептала я.

Агриппина цыкнула на меня.

– Цель оправдывает средства, девочка.

Я так испугалась за Нерона, что сейчас жаждала только того, чтобы Клавдий поскорей прибрался.

Однако, метался весь дворец. И Нерон ещё раза два пробегал мимо, рассказывая с возбуждённым хохотом, как Клавдий всё блюёт и блюёт, и как он ловко всыпал ему свой любимый порошочек прямо в воду для промывания…

Наутро всё было кончено.

Я долго сердилась на свои ногти, которые, как – то, неохотно, царапали мне лицо в знак скорби. И, распустив волосы, качаясь и вопя, долго играла пальцами, чтоб найти достойную им позу выражения отчаяния и горя… так мне хотелось проводить Клавдия достойно… Но из зеркала на меня глядела прекрасная девица, у которой не горе, но торжество рвалось из глаз искрами. Я за всё теперь буду награждена! Это – мой триумф… Я лишилась патрона-императора, но я обрела любовника – Императора!

И подарок Нерону к семнадцатилетию… Уж он распорядится Римом!!!

9

Кузя обвешала старую грудь массивными бижутериями, накрасила губы ярко – розовой помадой и пришпилила чужие волосы.

От этого она становилась ещё более ужасной. Платон прекрасно понимал, что вынужден дотянуть до премьеры, а потом… А потом бежать, если всё сложится.

На вечер поэта Каминского пришла половина труппы. Сам этот Каминский был страшный хам и трепло, но он написал очередную великую вещь. Все вынуждены были пить с Каминским, хвалить его, восторгаться его идеями и образами. Одному Платону грезилось залезть в какой – нибудь тёмный угол, с бутылкой водки и сидеть там, как в бочке Диогена, пока его не начнут разыскивать.

Кузя привела его. Точнее, он привёл её. В чёрных перчатках по локоть, в шёлковом красном платье и с шиньоном на голове. Кузя была похожа на хорошо сохранившуюся мумию или на жену французского Президента Макрона.

За глаза её