Записки времён последней тирании. Роман - Екатерина Блынская

гремучие аплодисменты ознаменовали вход помпы в Цирк. Пёстрые трибуны, украсившие деревянные ярусы, заволновались. Зрители вскакивали со своих мест, кричали, визжали и свистели. Приготовления к заездам заняли ещё около часа. Солнце, вышедшее из -за туч начало греть, но ещё не пекло.

Рация и Ланувия, сидевшие по обе стороны меня, грызли орехи и переговаривались, мешая мне сосредоточиться. Вот уже зажглись светильнички на каменной «игле», расположенной между двух мет, перед священными изображениями богов и богинь. Вот уже отрывистые крики доносятся из стойл, того и гляди бугристые лошади вынесут всадников в кажущийся нескончаемым лёт вокруг позолоченных мет.

Луций уже давно участвовал в Троянских играх, но в этот раз, в честь своего усыновления не смог не выступить и на этих.

– Это хорошо, что император позолотил меты.– сказала Ланувия, закутанная в кусок шерстяной ткани и пихнула меня в рёбра жирным локтем.– Их теперь далеко видать.

Вокруг всё щебетало, пело, болтало, разговаривало, беседовало нежными и звонкими, усталыми и бодрыми, старыми и юными женскими голосами. Кто о чём болтал. И о продажных наставницах с Субуры, к которым сбегают некоторые мужья, и о перстнях с ожерельями, и о вредности вина, и о надоевшей свекрови, и об умерших малышах. Все эти слова, сплетаясь, создавали рокот и гул, снизу поддерживаемый мужскими голосами.

Наконец, из стойл, после короткого хлопка вырвался поток. Снизу он был тёмный, гнедой, соловый, пегий, рыжий, вороной, а сверху голубые туники мешались с зелёными. Голубые обгоняли зелёных, зелёные напирали, перемешивались, вырывались вперёд, оставались позади. Их всех нёс храпящий, пенный, гулкий, гремучий поток потных шкур. Маленькие возницы, сидящие на конях высоко, чуть ли не в виде ласточкиного хвоста, держались коленями, пригибая головы, охваченные ушастыми кожаными шлемами к самым гривам, сливаясь с головами лошадей. Они неслись ровно, неотделимо от своих четвероногих пегасов, впиваясь коленями в их спины. Одно мраморное яйцо опустилось в счётчик под рёв толпы: круг пройден. Дальше борзые, агонизирующие лошади, прибавили ходу, огибая меты. На втором круге голубой возница слишком залез под зелёного и вместе с конём попал под лаву одиннадцати других. Смешавшийся конь вскочил на ноги, и ошалело рванул на Авентинскую сторону, выбрасывая передние ноги, как будто сбрасывая с себя путы. Возница, перемолотый с суриком и песком, крюками был вытащен из – под мраморного подножия «иглы»

– Кончен. – значительно сказала Рация, забрасывая в рот медовый орех, осыпанный кунжутными семечками.

Трибуны не прекратили шуметь, никто не высказал удивления, только коротко прокомментировав происходящее. Четвёртый, пятый круг… Я цепко следила за возницами, не понимая, где Луций. Наконец, я увидела его среди возниц. Увидела и вскрикнула, узнав его значок на шлеме, длинную щиколотку зажатую кожаной поножью и короткий нож с красным рубином, для перерезания спутанных вожжей, который он носил с собой. Он был в особых ножнах, отделанных бирюзовыми плашками. Я узнала Нерона в мчащемся вознице.

Наконец, рёв потряс Цирк и он взорвался аплодисментами «зелёных» которые встали вдруг над всеми, кто имел в своей одежде голубой цвет и болел за противоположную партию. Вскинули свои тряпки, шейные платки и пенулы вверх торжествующие люди: и мужчины, и женщины.

Агриппина тоже встала с места, аплодируя, и, хоть я и видела сверху только зачёсы её полукруглого рыжего парика и концы диадемы, схваченные на концах застёжками из двух крупных аметистов, она сияла в своей зелёно -изумрудную столе и таком – же апулийском плаще, наброшенном на одно плечо. Она била в ладоши, вместе со всеми приветствуя сына, который ехал на взмыленном коне, как триумфатор, вместе с другим пятью всадниками, выигравшими забег.

Их кони, взнузданные, выгнули шеи колесом, шумно выплёвывая пену, смоченную кровью, точившуюся из разорванных губ. Луций тут- же был одет в пурпурную тогу. Это и заставило меня вскочить, а потом упасть на подушечку.

Я набросила на голову край шерстяной паллы и старалась остановить бешеное биение молота Вулкана в своей груди. Словно в руки и ноги мне вонзили короткие иглы чёски для шерсти, голова шла кругом и я легла на грудь Ланувии.

Рокоты недовольных «голубых» разносились повсюду, дикие крики восторга «зелёных» оглушали снизу и сверху, исходя из десятков тысяч лужёных глоток плебса.

Чуть тише волновались ряды трибунов и благородных всадников. И совсем тихо радовались сенаторы и магистраторы, эдилы и преторы, а так же довольно кивали головами преторианцы. Но когда они увидели юного Нерона в тоге, ряды заволновались. Британник вскочил со своего места и только Клавдий смог повелительные жестом усадить его назад.

– Агриппина зря это сделала.– шепнула Ланувия. – Она ввела Домиция в род Клавдиев… поставив сенаторов перед выбором.

– Когда это было? – мертвенно спросила я.

– Позавчера.

– Значит, он приходил ко мне накануне уже Клавдием… мой Луций…

– И в тоге, глянь… Тогда как Британник, которому шестнадцать… ещё ходит в претексте…

Я глянула, чуть приоткрывши покрывало, как Луций, мальчик, но уже муж, ехал на коне, сжимая коленками влажные бока вороного коня, седого от пота.

Лицо его было серьёзным, но светлым. Тонкие ноги крепко держали коня, а сам он, словно мраморный, светился достоинством.

– Теперь бы на Марсово… Нет, игры не кончатся до вечера, хотя бы мы все умерли тут. Слышишь, тётушка, только готовься подставлять подол под тессеры. – сказала Рация, взволнованно краснея. – Негоже наловить снова жирных дроздов в него, как в прошлый раз. Это у них много разных одеяний, а у меня нет лишнего денария на фулона, чтобы потом отмыть сало и уголь с передника.

– Думаю, тут нынче будут сыпать золотом, но так неосторожно, что в давке ни дать ни взять нас с тобой превратят в школьные лепёшки! – засмеялась Ланувия грудным смехом.

Я сняла покрывало с головы, вздохнула несколько раз и послала Рацию под трибуны искать водоноса. Предстояло ещё провести в Цирке больше половины дня.

На другой день, разбитая вчерашней усталостью я не покидала комнат. Я не могла пойти искать Луция, который ещё не вернулся из Цирка после забега колесниц. Вчера, уже перед вечером, парные колесницы сцепились осями и двое возниц погибли, не успев справиться с длинными поводами. Одним из возниц был старший товарищ Луция, с которым он постоянно встречался на играх и был им пленён, как величайшим знатоком своего дела. Его звали Аквила и ему едва исполнилось двадцать два года, но он выиграл четыреста заездов.

Случайность, которая двинула его колесницу, видимо, обещала его богам. Его дядья погибли так – же. Луций был убит горем и не хотел отходить от его тела.

– Сидит и читает антиохийские стихи на смерть героев над его бездыханным телом.– донесла Рация, уже сбегавшая по моему поручению на Форум и пробежавшая до ворот Помпы и обратно на лёгких ногах.– Как стемнеет, к нему пойдёт Сенека. Так говорят… А то не протиснуться через народ. В давке за тессерами погибло десяток человек.

– Это как всегда.– сказала я и вскочила с ложа. – Я пойду к нему, чтобы увести его оттуда.

…

За стойлами, окружёнными портиками, на площадках для осмотра лошадей, где они приготовлялись к заездам, суетились только конюшие и слуги возниц, которые отдыхали после второго дня скачек.

Я преодолела толпу, оставив в ней свои серебряные заколки и теперь, связав волосы в узел и закрывшись покрывалом, приплелась через взвоз к воротам Цирка.

Мухи клубами вились над конюшим двором, в необыкновенной жаре, редкой до Паренталий случающейся в Риме. Перед конюшней на тюфяке, набитым лошадиным волосом, залитый кровью по самые глаза, закрытый по грудь канусийской туникой, лежал возница. Стопы его беспомощно вывернутые, лежали параллельно земле. В ногах сидел Луций на коленях, неподалёку изнемогали три охранника и жевали солонину, голодные и усталые.

Телохранители Луция, хорошо зная меня, рванулись ко мне, все трое, прося увести его отсюда.

Его скорбь была неподдельна, к тому – же, он зачем-то вымазал кровью возницы щёки, и выглядел жалко и театрально, как плакальщица над умершим патроном.

Это