Три истории на моих поминках - Евгения Захарчук

— И слава богу. — Возможность стать частью рассылки семейных архивов по чатам мессенджеров меня не сильно воодушевляет.

— Там был какой-то очень страшный стих. Про волчицу. Он очень меня напугал. И я его потом выкинула.

Вот так, оказывается, человечество лишилось раннего образца моего литературного наследия. Хорошо, что она не добралась до второго стиха, про вампирессу Сабриэль, страдающую от необходимости жить вечно. Его я предусмотрительно написала не от руки, а сразу в «Пэйнте», желтым курсивом поверх темной картинки с вампиром из какой-то компьютерной игры.

— Ну, ты вообще не должна была видеть, я его не для тебя писала. — Почему-то я не могу удержаться от этой реплики даже двадцать лет спустя.

— Да я не помню уже, как он у меня оказался. Но он был очень, очень страшный.

А я помню, как он у нее оказался. И мне кажется, бабушка тоже помнит. Я отворачиваюсь к стене, знаю, что в такие моменты лицо кривится в кислой усмешке, с которой я ничего не могу сделать. Я не высказываю бабушке, что рыться в моих вещах двадцать лет назад было неправильно. Не добавляю, что до сих пор машинально сворачиваю окно браузера, если в комнату заходит муж. Что гашу экран телефона, если он смотрит в мою сторону. Хотя мне нечего от него скрывать, а ему абсолютно нет дела до того, чем я занимаюсь. Если в офисе ко мне подходит руководитель, я прячу содержимое монитора и от него. Даже пришлось уточнить, что не скрываю порно или пасьянс.

Когда я возвращаюсь к Мие, она говорит, что может сделать перерыв в работе, и предлагает погулять по району. Прогулкой по району оказывается дорога до Усачевского рынка. Мии он кажется чем-то обычным. Я ловлю себя на мысли, что с немецкой зарплатой могу себе позволить купить там все что угодно, но все равно чувствую себя неловко. Я рассматриваю людей, которые тоже пришли на этот рынок, и не могу себя с ними соотнести. Мне понятнее стихийные рынки из моего детства, где мы с бабушкой ходили от прилавка к прилавку и сравнивали цены на помидоры. Бабушка носила с собой собственные весы и перевзвешивала купленные овощи. Как правило, выяснялось, что нас обманули грамм на двести, и мы незамедлительно сообщали об этом, выторговывая скидку. На Усачевском рынке никто никого не пытается обмануть с весом, весь обман заранее заложен в ценники, стоимость продуктов завышена раза в два. Красивые, уверенные в себе люди оплачивают товары картой, не глядя на стоимость. Не отбирают помидоры получше, те уже лежат на стойке ровными рядами, как на выставке сельскохозяйственных достижений страны.

Мия покупает вегетарианскую пиццу, мы садимся за стол, потом она просит меня подождать и приносит еще по бокалу белого вина.

— Я подумала, ты не откажешься. — говорит она.

А я бы и не подумала отказываться ни от чего, что предлагает мне Мия. Если ей кажется, что нам надо в обеденное время пить вино на рынке, то я рада ей подчиниться.

Я давно не пытаюсь предложить заплатить за себя, Мия в ответ только начнет махать руками. Сначала мне было некомфортно, я сомневалась, уместно ли заказывать закуску или второй бокал вина, если плачу не я. Перестала предлагать места, куда мы можем пойти, боялась, что она подумает, будто я выбираю подороже, заранее зная, что платить будет она. Потом я поняла, что Мия действительно не заморачивается. И тоже перестала.

Я рассказываю ей, что бабушка была в шоке, когда я сказала, что в Москве остановлюсь у подруги. Почему не с семьей? С какими-то чужими людьми.

Мия мне совсем не чужая, но они об этом не знают.

Она сочувственно улыбается и говорит, что я могу пригласить бабушку с дедушкой к ней в гости, если им от этого станет легче. Что ей это абсолютно ок.

Я благодарю и говорю: как же хорошо, что мы обе знаем — этого не случится. Мия смеется, она и не сомневалась, что я не воспользуюсь предложением.

Я не хочу, чтобы бабушка с дедушкой видели квартиру Мии. Задирали голову, чтобы разглядеть высокие потолки, сравнивали размер коридора в квартире с размером гостиной в своей. Я не хочу, чтобы они знали, что такие квартиры вообще бывают, не хочу, чтобы они думали, что я остановилась у Мии, потому что квартира лучше. Я остановилась у Мии, потому что скучала по ней, потому что мы умели жить вместе, не раздражая друг друга и уважая личные границы. Потому что я хотела окунуться в иллюзию жизни до переезда из Москвы. Если бы я остановилась у бабушки с дедушкой, я бы окунулась в свою подростковую жизнь. Остановившись у Мии, я возвращалась в жизнь взрослую.

Мие всегда достается лучшая версия меня. С ней я много шучу, внимательно слушаю, мне важно ее мнение. Если она изредка говорит что-то, с чем я не согласна, я отвечаю: «Ты знаешь, в девяносто девяти процентах случаев я согласна с тобой во всем, но сейчас — нет. Но я готова принять этот наш с тобой один процент различий». И обычно это относится к тому, что Мия ест картофельные оладьи как немка: с яблочным пюре, а не со сметаной.

Бабушке с дедушкой достается та версия меня, которой лучше бы вообще не было. Снисходительная, скрытная, раздраженная, нетерпеливая.

Доев, мы с Мией немного бродим по рынку. Останавливаемся на второй бокал вина в ресторане с панорамными окнами.

Я так сосредоточена на ней, что не сразу понимаю, что потеряла телефон. Я замечаю это, когда она уходит в туалет, и мои руки впервые за последний час тянутся за телефоном, чтобы что-нибудь бездумно поскроллить. Но телефона нет на столе, нет в карманах. Я три раза подряд опустошаю рюкзак и проверяю все его внутренние и потайные карманы. Мия возвращается, я прошу позвонить мне. Телефона нет.

Я не позволяю себе нервничать, запускать цепочку мыслей обо всем, что хранится в телефоне и будет потеряно вместе с ним, потому что я не делала резервные копии. Я буду решать проблемы по мере их поступления.

Мы с Мией обходим все места, где были, телефона нигде нет. Я обращаюсь к официанту, он отводит меня к своей менеджерке. Та переговаривается с кем-то по рации, уточняет, не находили ли телефон. Его никто не находил. Менеджерка заверяет меня, что здесь