Три истории на моих поминках - Евгения Захарчук

По очереди прокатился слушок, что внутрь пускают только в медицинской маске, хотя противоковидные меры уже отменили. Все суетливо начали рыться по карманам и сумкам, находили на дне залежавшуюся грязную измятую маску и вздыхали с облегчением, сияли от своей подготовленности. У меня маски не было. Мой вопрос, нет ли у кого-нибудь запасной маски, завис в воздухе. Вот так простор для злорадства! Бабки хитро переглядывались друг с другом. А все-таки задевает их эта музыка, подумала я, когда все свое напряжение они вложили в ехидство по поводу того, что я пришла без маски. Внезапно кто-то коснулся моей руки: стоящая вдалеке молодая женщина с ребенком в слинге молча протянула мне свежую маску, запакованную в полиэтиленовый пакет, и улыбнулась в ответ на мою благодарность.

Я была уже совсем близко. Из колонок вырвалась жемчужина этой музыкальной сессии: веселый бит, под который министр иностранных дел Российской Федерации повторял раз за разом:

Хороший русский — это мертвый русский. А любой другой русский — это плохой русский.

Хороший русский — это мертвый русский. А любой другой русский — это плохой русский.

Хороший русский — это мертвый русский. А любой другой русский — это плохой русский.

Хороший русский — это мертвый русский. А любой другой русский — это плохой русский.

— Ну это охуеть просто, — пробормотала себе под нос пожилая женщина, только что радовавшаяся, что я не ношу с собой маску, а теперь разом израсходовавшая весь накопленный за мой счет запас положительных эмоций.

Куплет сменился припевом, в котором Охлобыстин вопил: «Гойда!!! Гойда!!!»

А все стояли. Смотрели в пол. Молчали. Всем бы паспорт. А там и по домам можно разойтись.

— Им точно платят за то, что они тут стоят, — наконец выдал грузный мужчина в берете.

— Америка спонсирует, — с облегчением поддержал другой.

Мне хотелось, чтобы это был последний раз, когда мне пришлось получать новый паспорт.

В 5:30 утра пограничница подходит ко мне и молча протягивает паспорт. Я тихо благодарю ее и поспешно выхожу на улицу, пролистывая страницы и проверяя, на месте ли нужный штамп.

— Ну наконец-то. — Водитель все еще курит на улице. Увидев меня, он тушит сигарету о стену здания. — Давай садись в автобус и поехали, преступница.

Я занимаю свое место, и автобус начинает путь в Москву. Я понимаю, что надо бы поспать, но меня до сих пор потряхивает.

Я восстанавливаю доступ к своему аккаунту «Телеграма», из которого выходила перед границей. Пишу в чат друзей, но все еще спят.

Я хочу поговорить с кем-нибудь. Отвлечься. Захожу в список контактов и смотрю, кто сейчас онлайн.

Онлайн оказываются два человека: слесарь, который менял замок в бабушкиной квартире десять лет назад, и Лера.

Лера — одна из первых роковых девочек, под влияние которых я попала. Мы вместе пришли в первый класс, и она была… красивой.

На нашей единственной сохранившейся совместной фотографии мы сидим в актовом зале на школьном новогоднем карнавале.

Мой костюм взялась шить бабушка. «Будешь бабочкой», — решила она. В кладовке нашелся прозрачный черный тюль с золотистым узором. Из него бабушка сшила платье по колено с короткими рукавами-крылышками. Остатков ткани хватило на то, чтобы обшить ободок с рожками.

«Ты не бабочка, ты муха», — засмеялась Лера на празднике. И решила после этого называть меня Мухой.

Лера нарядилась принцессой-снежинкой. На ворот и подол юбки пышного бело-сиреневого платья была пришита серебристая елочная гирлянда, а волосы украшала пластиковая корона с сотнями стразов, купленная в ларьке Союзпечати.

Взрослой я смотрела на нас, сидящих рядом на той фотографии, и у меня не возникало сомнений, чей костюм был круче. Бабушка постаралась на славу, хоть проси новую версию этого платья, чтобы ходить на рейвы. Но все же в тот день я была мухой, а Лера — принцессой.

И не только в тот день. Именно так ощущались наши отношения на протяжении всей нашей дружбы.

Лера держала меня в ближайшем окружении, но на самом деле дружила со всеми по очереди. Я никогда не знала, кого она приблизит к себе сегодня. И никогда не знала, кого в следующий раз она выберет в качестве жертвы, против которой мы будем дружить.

Дружить против кого-то значило весь день задирать какую-нибудь несчастную одноклассницу. Чаще всего не везло девочке по имени Айгюль. Лера научила нас называть Айгюль чуркой и смеяться над сросшимися бровями. Кто такая чурка, я не знала. Когда я назвала Айполь чуркой у нас дома, мой отец, азербайджанский эмигрант, взбесился и, не объяснив причин, запретил мне произносить это слово. Я послушалась. Айгюль мне на самом деле нравилась, а я даже не знала, что слово «чурка» могло быть для нее обидным.

Родители перевели Айгюль в другую школу. Подальше от нас.

Наша дружба с Лерой только крепчала.

Осенью четвертого класса, когда у моей мамы прогрессировал рак, бабушка переехала к нам ухаживать за ней. Дома пахло болезнью, бабушка ходила по квартире, бормоча под нос молитвы и разговаривая вслух сама с собой.

А у Леры было спокойно. Родители, неразведенные, поили нас чаем с покупным сдобным маковым рулетом.

Дорога от школы до моего дома занимала всего пять минут, и мне разрешали ходить одной. Лера жила подальше, в двадцати минутах пешком, поэтому после уроков ее встречала мама.

Однажды мы вместе вышли из школы и увидели маму Леры, ждущую у ворот. Мы продолжали увлеченно болтать следующие пару минут, подходя к перекрестку, на котором обычно расходились в разные стороны. Прощаться не хотелось. «Заходи к нам на чай», — предложила мама Леры. Я задумчиво нахмурилась. Отпустят ли меня, если я позвоню и попробую отпроситься к Лере на вечер? Не факт. А к Лере мне очень хотелось.

В конце концов, часик в запасе у меня был. Можно сказать, что я осталась на дополнительные занятия или играла с девчонками во дворе шкалы.

«Только не звоните моим», — попросила я, когда Лерина мама ставила чайник. Она согласилась, понимающе кивнув.

Я пообещала себе, что останусь у них не дольше чем на полчаса. Но через полчаса за окном начался ливень, и я убедила себя, что могу переждать его.

Спустя два часа зазвонил домашний телефон. Лерина мама сняла трубку, мы смотрели, как брови напряженно сдвигались друг к другу по мере того, как она слушала.

— Нет, я встретила вашу внучку после уроков, а дальше мы пошли домой.