Три истории на моих поминках - Евгения Захарчук

сне. Дед Анжелы приходил к ее бабке дважды. Первый раз — на третий день после смерти. Второй раз — на девятый день. На сороковой день он не пришел. Но если придет в третий раз, позовет с собой, говорила бабка.

В лагере Анжеле впервые приснился покойный отец, и она решила вести зарубки о его посещениях в своем личном дневнике. Пока была всего одна палочка. Через неделю отец приснился ей снова. «Ты можешь вторую палочку не параллельно в ряд поставить, а сделать крест, как на церкви», — посоветовала Катя, когда Анжела, всхлипывая от страха, открыла дневник.

Мы никогда не встречались после этой смены, и я не знаю, приходил ли отец к Анжеле в третий раз.

Я не боялась снов о маме. Я была уверена, что если она придет, то не будет звать меня за собой. Мама не могла быть злым духом вроде деда Анжелы.

Первой мама приснилась своей лучшей подруге. Мои догадки подтвердились: мама не пыталась ее забрать, наоборот, мама хотела остаться.

«Такой глупый сон, — смущенно рассказывала подруга. — Она приходит, а я говорю: „Ты что, живая? Слушай, надо спрятать тебя, наверное, как-то. А то неловко, поминки же уже были, люди стол накрывали, а с тобой все в порядке“».

И мои сны были такими же. Мама просто появлялась у нас дома. Во сне я помнила, что она болела, умерла. Но вот она была здесь. И мы делали вид, что все в порядке.

Эти сны не прекращаются. Не приятные, не кошмарные. Они неловкие.

В очередном сне, обнаружив маму у себя дома, я рассеянно подумала, как бы нам наверстать упущенные годы. На тот момент ее не было в живых уже семнадцать лет. Я побежала в магазин покупать ей телефон, самым важным мне показалось сделать ей подписку на «Спотифай», чтобы она могла слушать любую музыку, которую захочет.

В другом сне ее воскрешение и вовсе осталось чем-то неважным на фоне рутины моей жизни. Я жила в другой квартире и занималась своими делами, в какой-то момент вспомнила о том, что она жива, и неуверенно позвонила ей, не зная, о чем говорить.

Она будет продолжать мне сниться бесконечно, потому что мы никогда не решимся обсудить ее воскрешение. А бабушка Анжелы, я думаю, хотела, чтобы дед забрал ее, и обо всем договорилась еще в первом сне.

В дьюти-фри я выбираю бабушке красивые духи, которые она вряд ли когда-нибудь достанет из упаковки. Может быть, передарит одной из подруг. Или предложит мне лет через пять. Они пахнут зеленым чаем. В дьюти-фри я мажу лицо жирным кремом перед самолетом. На самом деле даже больше: выдавливаю на руку из тестера пенку для лица, аккуратно несу ее на ладони в туалет и там умываюсь. А уже потом возвращаюсь и мажу лицо швейцарским кремом, упаковка которого стоит тысячу евро, и мне приятно думать, что я выдавила этого крема себе на лицо уже на стоимость билета на самолет. Я лениво разглядываю блоки сигарет. Раздражаюсь, что в Евросоюзе не продают мои любимые вишневые сигареты, раздражаюсь на себя, что скучаю по вишневым сигаретам, хотя бросила курить. Примеряю солнцезащитные очки с крупным золотым логотипом «Прада» на дужке, хотя знаю, что мне было бы неловко надеть их за пределами аэропорта.

Сев в самолет, я игнорирую бортпроводницу, показывающую, как пользоваться спасательными жилетами и кислородными масками, инструктаж я видела уже миллион раз. Вместо него я пытаюсь выжать максимум из последних минут, когда интернет еще ловит: утыкаюсь в телефон и ищу в «Телеграме» латвийские чаты. Именно сейчас, когда самолет вот-вот вылетит в Латвию, мне интересно почитать свежие истории про проход латвийско-российской границы. В самом крупном чате, с семью тысячами подписчиков, я пробиваю слово «автобус» и начинаю перебирать результаты. Бортпроводница проверяет, пристегнулась ли я, и просит полностью открыть створку иллюминатора.

Самолет начинает медленно катиться, я не отключаю интернет и продолжаю судорожно листать сообщения в латвийском чате. Очевидцы сухопутной границы пророчат пробку на подъезде к ней часов на пять. Мое внимание привлекает сообщение: «Всем привет, подскажите, пожалуйста, сколько разрешено вывозить из Латвии наличкой евро в Россию?» И ответ на него от Алекса Эл: «Ноль».

Самолет ускоряется, еще, еще, я прикрываю глаза. Самолет взлетает, и я ощущаю теплый толчок где-то в районе груди, а потом невесомость в животе, я сглатываю от перепада давления. Самолет кренится, и тепло стекает от солнечного сплетения к правому боку.

Я перевожу телефон в авиарежим. Все же, если подумать, я так и не узнала, как достать из-под кресла спасательный жилет, как его надуть, как надеть эту кислородную маску, которая непонятно откуда выпадет, и как вспомнить, что все это надо проделать, если самолет начнет падать.

Я думаю о конверте с пятью тысячами евро в рюкзаке, которые я везу в Россию. Листаю сообщения в чате, которые успели прогрузиться до того, как мы взлетели. Санкции Евросоюза. Нельзя вывозить валюту Евросоюза в Россию.

Пользователи Андрей Д. и Светлана Р. вовсю спорили, можно ли взять с собой хотя бы на личные нужды шестьдесят евро.

Андрей Д. написал:

На прошлой неделе знакомый ехал в Москву, в кармане было шестьдесят евро, они проверяли. Пропустили. За бо́льшую сумму вчера знакомого знакомых задержали, но подробностей нет пока.

Светлана Р. уточнила:

По санкциям экспорт купюр евро запрещен, но есть оговорка, что для личных нужд путешествующего можно, правда ни слова сколько. Дальше уже отсебятина каждой страны.

Алекс Л. позанудничал, что санкции запрещают не евро, а любые валюты Евросоюза.

Скриншот новости о том, как россиянина арестовали за попытку вывезти евро в Россию, не прогрузился, и в этом был плюс отсутствия связи на большой высоте. Осталась только подпись: «Вот о чем я говорил: что вчера человека арестовали, а не просто развернули и прочее».

Можно сделать закладку. Закопать где-нибудь в Риге эти деньги. И выкопать на обратном пути.

Но деньги чужие. И сумма такая… Неприятно будет ее не выкопать.

Я везу деньги Мие, она немка, но последние пять лет работает в Москве. Ее зарплата приходит на европейскую карту, но снять деньги из-за санкций невозможно. А хозяйка квартиры, которую она снимает, требует платить за аренду в валюте. Перевести деньги мне в Германию, попросить их обналичить и привезти в Россию проще, чем объяснить хозяйке, что в последние годы что-то произошло. Мия сказала, что привезти ей наличные — это опционально, только если мне нетрудно. Я согласилась. Мне совсем не трудно.

Было.