Жены Матюшина. Документальный роман - Александр Семёнович Ласкин

Дальше в дневнике следуют мысли «за двоих»: «Дорогая, я знаю, что ты меня очень любила. Я не знаю, как ты умерла, могла ли ты вспомнить обо мне в последний раз… Я сделаю все, чтобы тебе было хорошо, чтоб ничем не была нарушена твоя красота».

Запись Эндера напоминает матюшинскую, сделанную больше двадцати лет назад. «Лена сказала, – это написано через четыре месяца после ухода Гуро, – что мы с ней неразлучимы уже потому, что жизнь наша… низалась лучами нашей встречи и радостью, найдя общее для нее выражение. Вот почему мы с ней будем все больше и больше работать вместе (соединение в едином). Какая радость».

Вряд ли Борис был допущен к архиву учителя, но, как уже сказано, это школа. Здесь учили не только мастерству, но способности сперва ощутить связь – и лишь потом браться за кисть.

Завершим главку работой матери Натальи и Галины Ксении Эндер. Она называется: «Печаль желтой девушки». Желтый есть в изображении модели, но больше всего его в фоне. Кажется, вместе с девушкой огорчена сама живопись.

Одного художника спросили, верит ли он в Бога, а он ответил, что верит в искусство. Не только в своих мастеров Филонова и Матюшина, но и в возможность говорить с помощью красок. Вот об этом «Печаль желтой девушки». Если художник что-то чувствует, свои эмоции он выражает через цвет.

Это сближало Матюшина и Эндеров. Как и он, они тяготели к абстракции. Когда живопись окончательно освобождается от реальности, она в полной мере становится собой.

К тому же Михаилу Васильевичу было важно, что Эндеры – одна семья. Разве это не природное: каждый сам по себе, но в то же время – часть общности. Примерно так деревья растут по отдельности, а вместе образуют лес.

Да и все прочее имеет отношение к органике. Сперва Эндеров было четверо, а потом стало шестеро. Вот уже самые юные, Наташа и Галя, рисуют. Вряд ли им известны теории Матюшина, но они видят картины родственников и пытаются им следовать.

Как сказано, яблоко от яблони недалеко падает. Мастерства девочкам не хватало, лица и фигуры удавались неважно, но краски были на удивление свежие. Они ложились легко, как дыхание на стекло.

Видение в трамвае

Теперь упомянем параллельную историю. Годы примерно те же, да и жили дочери Матюшина рядом с Громозовой. Наверное, встречались на улице, но вряд ли разговаривали. Отличие жен отца для них заключалось в том, что третья еще хуже второй.

Пусть дочери отдалились сами, но без них нельзя представить судьбу Матюшина. Вместе с этим разрывом в нее входят события конца тридцатых годов. К этому времени художник уже умер, но его биография не завершилась. Она включает в себя то, что произошло после ухода.

Больше всего мы знаем о Марии Михайловне. В тридцать седьмом расстреляли ее мужа Константина. На следующий год в Темниковский лагерь в Мордовии отправилась жена. Дома оставалась дочь Елена пятнадцати лет. Ее избавили от опасного окружения, и ей предстояло жить одной.

Затем девочке выпала война и блокада. Было страшно, холодно и голодно, но она справилась.

Кстати, ее мать тоже все одолела. Обычно освобождали после смерти Сталина, а ее выпустили в сорок шестом. Вряд ли ей позволили жить в Ленинграде, но теперь дочь могла ее навещать.

Да и дальше все было неплохо. Немногие Матюшины прожили так долго. Умерла Мария Михайловна в восемьдесят восьмом. Следовательно, ее судьба началась при Николае Втором, а закончилась при Горбачеве.

Это уже не далекое, а наше с вами прошлое. Почему бы по этому поводу не пофантазировать? Не представить, как Мария Михайловна садится в трамвай. На фото начала века она похожа на всех звезд немого кино сразу, а сейчас ее не узнать. В ее возрасте все носили вязаные шапки и видавшие виды пальто.

Поначалу колеблешься: она или не она? Затем Матюшина обращается к стоящему впереди пассажиру, и все сомнения отпадают.

Что может быть проще просьбы передать пять копеек, но поднятый вверх подбородок говорил о том, что в ее жизни были другие просьбы и иные времена.

Значит, лагерь не выбил уроков Серебряного века. Не хватает только того, чтобы она сделала книксен. Впрочем, в ее годы уже не кланяются, а улыбаются кончиками губ.

Опять Громозова

У всех свои несчастья. Громозовой тоже досталось по полной. Жизнь под бомбами в блокаду была не менее сложной, чем в Темниковском лагере.

Недавно все это казалось чем-то вроде картинок в учебнике. Как писал Городков в первом номере журнала: «Ребята, почему вы все интересуетесь войной, а химией совсем не интересуетесь? Ведь без химии воевать нельзя. Возьмите, например, бомбу, она начинена химическими веществами». Завершает этот текст предложение помочь разобраться: «Если кому-нибудь что-нибудь непонятно, звоните мне по телефону. Звоните вечером, а то я в школе. Звоните до 8 часов, потому что я ложусь спать… Иногда я не сплю и позднее, но мама заставляет меня ложиться в 8 часов».

Под этим обращением написано: «февраль 1941 года». Телефон не указан, потому что читатели его знают. Это все его друзья, и он может им пожаловаться. Почему мама относится к нему, как к маленькому? Он уже разбирается в оружии, а его укладывают в такую рань.

Теперь все это стало реальностью. Химические вещества явлены не в формулах, а во взрывах. В считаные недели дети повзрослели и почти сравнялись с родителями. По крайней мере, трудности у них одни на всех.

Однажды о бомбе, которая «начинена химическими веществами», Громозова подумала применительно к себе. Когда она вышла в сад, рядом раздался грохот. Снаряд мог разнести в щепки дом на Песочной, но упал невдалеке.

У нее потемнело в глазах. Она решила, что это от ужаса, но зрение не вернулось. Теперь мир был для нее не картиной маслом, а скорее рисунком карандашом.

Казалось бы, теперь у Громозовой не будет ни живописи, ни литературы. Для многих так бы и было, но не для нее. Если у нее возникали проблемы, она не скисала, не устраивала истерики, а начинала действовать.

Как назвать это качество? Наверное, живучесть. Чем сложнее была ситуация, тем Громозова становилась активней. К тому же ей очень помогли новые друзья. Когда она подумала, что литературная жизнь для нее закончилась, эта жизнь закипела рядом. Выйдешь из квартиры в общий коридор – и непременно встретишь автора пьес и даже романов.

Однажды это был сам Александр Фадеев. Ольга Константиновна