Жены Матюшина. Документальный роман - Александр Семёнович Ласкин

Разница тут такая, как если бы он сперва сидел за столом, а затем встал и вытянулся по струнке. Слышите, как щелкают каблуки? Кажется, это не частное письмо, в котором слов может быть сколько угодно, а телеграмма, где каждый знак имеет цену.

Был в «Правде», беседовал. В ближайшие дни буду на совещании писателей, ученых, академиков, созываемых «Правдой».

Драматург должен слышать интонацию. У каждого героя она своя. Плохо, если голоса сливаются, но не лучше, когда герой говорит с одним, а имеет в виду другого или всех вместе.

Именно такой контраст в названии «Оптимистической трагедии». Начиная с названия, нам предлагают два варианта. Что-то похожее есть в диалогах ведущих. Через головы зрителей они разговаривают с потомками.

Первый (рассматривая пришедших на трагедию). Кто это?

Второй. Публика. Наши потомки. Наше будущее, о котором, помнишь, мы тосковали когда-то на кораблях.

Первый. Интересно посмотреть на осуществившееся будущее. Тут тысячи полторы, и наблюдают за нами… Не видели моряков!

Второй. Молчат. Пришли посмотреть на героические деяния, на героических людей.

Вот и Вишневский был как эти ведущие. Один абзац обращен к Громозовой, а другой – куда-то вдаль. В одном случае интонация разговорная, а в другом – по-газетному прямолинейная. Тут уже диалога не может быть. Если что-то утверждается, то так оно и есть.

Да, правильно еще в 15 году Владимир Ильич Ленин характеризует нашу эпоху: «Прерывистая, скачкообразная, катастрофичная, конфликтная»… все это естественный результат развития крупного производства, – эта тенденция ясно наблюдается веками. Можно добавить: и результат нервного обострения людской психики. Мир неумолимо и быстро идет к универсализации. Пространства побеждаются. …Демократическое движение разламывает старые устои, и отсюда бешеный вал реакции…

Зачем Громозовой эти соображения о том, что пока не названо глобализацией? У нее плохое зрение, деревянный дом с печным отоплением и еще много разных проблем. Скорее всего, Вишневский задумал статью, а пока примеривается, оттачивает формулировки.

Конечно, вариантов не два, а больше. Среди фраз вроде тех, что мы привели, вдруг вырывается: «Я же не профессионал». Это признание говорит о том, что он бывает не только гордым и уверенным, но растерянным и слабым.

Обычно теплота у него отдельно от пафоса, но бывает, что вместе. Вы считаете, что на вершинах власти пустынно и холодно? Так вот, там тоже живут люди. О Папанине Вишневский пишет, как об Обертышевых. Восхищается не его подвигом, а вполне мирскими качествами.

Представьте, – вроде как объясняет он Громозовой, – Папанин – это не только фотография на первой полосе, а веселый добрый человек. Готов во всем составить компанию – особенно если под крепкий чай и хорошую еду.

Он поставил мне у себя на службе, – пишет Вишневский, – стол со сметаной, творогом, огурцами, яблоками, хлебом и чаем. Все «убрали». Чудно побеседовали.

Слово «убрали» очень подходит. Особенно после того, как Иван Дмитриевич накрыл поляну. Вечер получился отличный! Посидели, как в где-нибудь в деревне, где огурцы с грядки ценятся больше московских вкусностей.

О жизни и работе Вишневский пишет в самом письме, а о награждениях – в постскриптуме: «Награжден вторым орденом Красного Знамени. Представлен к ордену Отечественной войны первой степени». Для него настали такие времена, когда его отмечают ко всем датам, и даже без дат.

Лишь однажды об этом сообщается не за границами основного текста. Дело тут не в самом событии, а в том, кто поставил галочку около фамилии драматурга.

По линии «Правды» отмечен орденом Трудового Красного Знамени… Я горд тем, что награждение утверждал сам т. Сталин.

Случается, Вишневского удостоят не орденом, а должностью. Так, в сорок шестом году ему вышло назначение главным редактором журнала «Знамя».

В каком-то смысле он вернулся на корабль. В журнале сотрудников не больше, чем матросов на небольшом судне. Как сказано, «куда ж нам плыть?». У него были разные ответы на этот вопрос, и они плохо друг с другом связывались.

Сами посудите – следовало увеличить число читателей, но при этом не лишиться должности. Держать связь со старыми, проверенными авторами – и открывать новых. Все это походило на оксюморон, упомянутое название пьесы. Впрочем, он сам ее написал, а значит, это было ему по силам.

В сорок шестом году журнал был озабочен поисками молодых. Вообще-то, их всегда ищут и редко находят, но сейчас вопрос стоял ребром. Вряд ли Вишневский знал, что готовится постановление о журналах «Звезда» и «Ленинград», но, как видно, что-то предчувствовал. На случай исчезновения кого-то из прежних кумиров нужно было сделать так, чтобы это место не пустовало.

Одной из главных его забот стал поиск поэтессы, которая заменит Ахматову. Подходящий вариант нашелся на удивление быстро, о чем он с радостью сообщает Громозовой:

Раскопал замечательную поэтессу – Галину Николаеву. Она фронтовик… Пишет нам из Нальчика, где находится после фронта. Это божий дар!.. Читали на днях вслух цикл ее стихов: я, Тихонов, Симонов и др. Поздравили ее по телеграфу, напечатаем сразу 15–20 ее стихотворений… Это волевая, умная, совершенно самостоятельная, тонкая натура… Условно говоря, «молодая, красноармейская Ахматова», а, может быть, и покрупнее.

Николаева была молода, имела фронтовой опыт, и ее ничто не связывало с прежней жизнью. Родилась в деревне, на войне была врачом, а в редкие передышки писала стихи. Творчество для нее началось не со знакомства с известными литераторами, а с контузии, полученной в Сталинграде.

Вроде не подкопаешься. Жизнь героическая, темы животрепещущие. Правда, однажды биографии этих женщин совпали. Обеим было около тридцати, когда расстреляли их мужей.

Так что все непросто. Казалось бы, и моложе, и идеологически выдержанней, но, присмотревшись, видишь изъян. Хорошо, Николаева об этом не распространялась. К тому же незадолго перед арестом они развелись, что отчасти снимает с нее ответственность.

Кстати, Ахматова тоже развелась с Гумилевым, но до конца дней называла его мужем, а себя считала вдовой.

Впрочем, мы сейчас о другом. В сорок пятом «Знамя» напечатало стихи и прозу Николаевой, а в августе сорок шестого вышло постановление. Так что все произошло вовремя. К тому моменту, когда началась травля поэтессы, ее конкурентка уже заявила о себе.

Вот ведь какие перемены. В феврале просишь «многоуважаемую Анну Андреевну» дать подборку для журнала, а через полгода она становится «гражданкой Ахматовой». Он явно намекал на то, что так с ней будут разговаривать в тюрьме.

Наверное, что-то такое Всеволод Витальевич говорил на людях, но впервые это было сказано наедине с собой. Впрочем, как