Жены Матюшина. Документальный роман - Александр Семёнович Ласкин

Ахматову Вишневский упоминает заодно. В контексте бурнокипящей литературной жизни. Представьте рядовое писательское собрание. Что-то говорится с трибун, но больше в перерывах в курилке. Здесь он услышал новость и коротко ее записал:

Очень много совещаний… Вчера общемосковское собрание писателей. Слух о том, что гр. Ахматова застрелилась.

Как видно, всех перебрали и, наконец, дошли до ленинградских коллег. Вы не слышали, что сделала Ахматова? Взяла пистолет, доставшийся ей от Гумилева, и выстрелила в висок.

Важнее всего в этой записи тон. Эта новость не заставила Вишневского вздрогнуть. Что и говорить, Обертышевым повезло больше. Шли годы, а его отношение к ним оставалось столь же сердечным.

Как писал пародист Архангельский: «Все изменилось под нашим зодиаком, но Пастернак остался Пастернаком». Ахматова тоже осталась Ахматовой, а Николаева Николаевой. Как-то забылось, что ее прочили на место первой поэтессы. Да и поводов для этого не было. Вместо того чтобы развить успех, она перешла на прозу.

Судя по письму Громозовой, такой финал был предрешен. Редактор «Знамени» предрекает Николаевой победу, но картину рисует негармоничную.

Особенно удивляет это место. Написано, что у «красноармейской Ахматовой» есть «божий дар». Странная, согласитесь, арифметическая операция. «Красноармейская», плюс Ахматова, плюс давно никем не вспоминаемый «божий дар».

Тарасенков

Матюшин не позволял ученикам ничего рисовать отдельно. Только вместе с фоном и другими фигурами. Это была забота не только о композиции, но о картине мира, в которой все связано со всем.

Вот и Вишневского лучше понимаешь, когда рядом с ним его заместитель по журналу Анатолий Тарасенков[5]. Больно многое их связывает и различает.

Служба во флоте и работа в литературе научили Вишневского многое пропускать. Иногда и надо поспорить, но лучше сделать вид, что не расслышал. Если Матюшина нельзя называть, то он даже в письмах не нарушал запрета.

Отдадим должное его выдержке. Это тоже капитанское. Он давно живет сухопутной жизнью, но не разучился читать сигналы. Рука вверх значит одно, а вниз – другое. Чтобы верно ориентироваться, надо внимательно следить за флажками.

Кстати, в книгах Громозовой мужа практически нет. Конечно, догадаться несложно. Если на обложке написано – «Матюшина», остается единственный вариант.

Предположим, читатель разгадал эту загадку и хочет знать больше. Ольга Константиновна рассказывает, что ее муж преподавал в Академии и у него было много учеников. Вот, пожалуй, и все. О том, что их связывало и как они жили, не сказано ничего.

Таковы требования, и Громозова им следует. В этом смысле ее положение такое же, как у редактора «Знамени».

Едва ситуация начинает меняться, появляется решительный тон. С той же непреклонностью, с которой он произносил: «Отдать швартовы», Всеволод Витальевич говорит о рукописи Матюшина: «Теперь время для нее. Ставьте вопрос перед издательствами».

Так Вишневский лавировал между категоричностью и уступчивостью. В этом смысле Тарасенков был другой человек. Хотя он тоже служил на флоте, но выполнял приказы без удовольствия. Даже изобразить, что ему это нетрудно, у него не всегда получалось.

Если нельзя жить по-своему, можно чередовать исполнение с нарушением. Бывало, Тарасенков выполнит задание и сразу сделает наоборот. Порой даже сидел он не как человек при должности, а так, как ему хотелось.

Когда к нему в кабинет заходили авторы или коллеги по журналу, он со стула пересаживался на стол. Расположится среди рукописей, да еще болтает ногами. Наверное, так он делал, когда был маленьким, и эта привычка закрепилась.

Не представить в этой мизансцене Вишневского. Как редактор, он отвечал за содержание, а как офицер – за форму. Спина должна быть прямой, рукопожатие твердым, речь лаконичной… Всеволод Витальевич и был таким. Когда после «Оптимистической» выходил на аплодисменты, его принимали за героя пьесы.

Может, дело в том, что гражданский дух из Тарасенкова не выветрился? Его другу и начальнику это создавало много проблем. Да и не только ему. От советского критика ожидаешь цельности, а тут сплошные метания. Сегодня он восхищается, а завтра ругает на чем свет стоит.

Сложно быть критиком – и искренним ценителем. Больно разные тут требования. Критику следует быть на страже, а ценитель должен просто любить. Заранее прощать все предмету своих чувств.

Как примирить эти противоречия? Тарасенков доводил рукописи до печати, но не обольщался. Если где-то существует идеальное «Знамя», – так, как видно, думал он про себя, – там все это отправляют в корзину.

Вишневскому на него жаловались. Да он и сам был не слепой. Уж очень нестандартное поведение. Так сказать, «разговорчики в строю». Постоянно хотелось спросить: почему тебе позволено то, что другим запрещено?

Взять, к примеру, его, Вишневского. Храбрец, пулеметчик, а в мирной жизни человек опасливый. Даже телефону не доверял. Видно, ему мерещилось присутствие кого-то третьего. Поэтому он подстраховывался дважды. Сам писал записку сотруднику, и сам относил в соседний кабинет.

Были и другие столь же удивительные реакции. В одной рукописи Всеволод Витальевич подчеркнул выражение «картошка в мундире». Как оказалось, в нем заговорил морской офицер. Так он вступался за честь мундира, которому не место рядом с какой-то картошкой.

Если Вишневский терпел Тарасенкова, то только из‑за их общего прошлого. Во время таллинского перехода его будущий заместитель едва не утонул. Когда пришел в себя, отказался от лазарета и вернулся к месту службы.

Как уволить такого человека? Всеволод Витальевич колебался, сто раз отмерял, но все же решил отрезать. Не очень понятно, что стало поводом. Возможно, тут не конкретная причина, а сумма ощущений.

Об этом Вишневский пишет Громозовой в той же хорошо нам знакомой манере. Вытянул спину, щелкнул каблуками и отрапортовал:

Расстался с Тарасенковым. Чем дальше, тем больше он вел куда-то в сторону, капризничал, упрямился. Сполз в эстетизм. Писал хвалы Пастернаку и пр. Это все для «Знамени» не годится. Я крепко с ним поругался и из редакции убрал.

Так и выглядят вердикты. Короткие фразы, формулировки соответствующие. Не «ушел», а «сполз», не «уволил», а «убрал». Кроме тона и некоторых слов, здесь все правильно. Невозможно делать то, что тебе полагается, и в то же время оставаться собой.

Оказавшись без должности, Анатолий Кузьмич попробовал преодолеть раздвоенность. Новое его занятие было поистине утешительным. Оно позволяло целые дни проводить дома за чтением хороших поэтов.

Выход назывался «библиографический указатель». Дело в том, что Тарасенков собрал лучшую в Москве библиотеку поэзии начала века и решил ее описать.

В тридцатые – сороковые годы книги исчезали