Три истории на моих поминках - Евгения Захарчук

— Конечно, помню, как такое забыть. Я чуть с ума не сошла. Ты сказала, что просто гуляла.

— Я была у Леры. Ее мама согласилась не говорить тебе.

Я рассуждаю вслух, что ладно я, но мама Леры же была взрослой, не странно ли это. Бабушка не комментирует, она смотрит на меня, а я не могу считать ее взгляд, и от этого только больше и быстрее болтаю.

Я прошу бабушку сказать наконец что-нибудь.

Бабушка говорит, что в тот день сидела дома с мамой. Маму нужно было накормить, бабушка провела день, разрываясь между кухней и спальней. На кухне она проворачивала через мясорубку куски постной говядины, потом бежала в спальню, проверяла, дышит ли мама, снова на кухню — формировать котлеты из фарша, обратно в спальню, еле успевая протереть руки, чтобы поставить маме укол. Бабушка кинула котлеты в пароварку, жареные котлеты мамин желудок не принимал. У маминого организма было четкое расписание приемов пищи, с учетом всех препаратов, на которых она сидела. Время пришло, и бабушка обнаружила, что поставила пароварку, но забыла включить в розетку. Котлеты остались сырыми. И тогда же бабушка поняла, что я пропала. Бабушка думала, что можно отпускать меня ходить одной от школы до дома, идти всего десять минут, хоть и надо один раз перейти по светофору широкую дорогу. Но я не вернулась из школы. А мама осталась без обеда. Бабушка выбирала между нами, кого спасать.

Я тихо отвечаю, что со мной все было в порядке. Я просто не хотела идти домой.

Бабушка смотрит на меня с опоздавшей на двадцать лет досадой. Бабушка спрашивает, эта Лера вообще того стоила? Та самая Лера, которая бросила меня? Бабушка говорит, что той осенью она рассказала маме Леры про «нашу ситуацию». И почти сразу после того разговора между взрослыми я начала жаловаться бабушке, что Лера перестала со мной дружить. Бабушка не стала тогда огорчать меня и делиться догадками, что это дело рук Лериной мамы. Что та, видимо, посоветовала дочке найти других подруг. Менее проблемных.

Дедушка возвращается, он подходит к нам, улыбаясь, и мы обрываем разговор. Я бодро говорю, что сейчас закажу им такси до дома, а сама выйду у ближайшей станции метро.

Я знаю, что бабушка права. Я и сама подозревала, что Лера отказалась от меня из-за моей неблагополучности.

Я еду, даже забыв включить музыку. Рассматриваю карту метро. Удивляюсь тому, как много новых станций появилось, пока меня не было. Карта метро, которую я раньше знала наизусть, теперь кажется совсем незнакомой. Я впервые вижу станцию «Филатов Луг». «Пыхтино». «Кленовый бульвар». Вряд ли я уже когда-нибудь на них побываю.

На Кольцевой я сажусь на сиденье, которое все остальные пассажиры подозрительно игнорируют. Мне все равно. Я бешусь из-за того, что мама Леры не стала даже пытаться объяснить своей дочери, что сейчас происходит с подругой. Не попыталась воспользоваться возможностью впервые поговорить о смерти. Она просто решила изолировать дочь от меня. На всякий случай. В моей голове селится монотонный голос, он повторяет:

Это несправедливо это несправедливо это несправедливо это несправедливо это несправедливо это несправедливо это несправедливо это несправедливо это несправедливо.

Скорее всего, до меня на этом месте сидел бездомный. Наверное, он вышел на предыдущей станции, до того, как в поезд зашла я. И все его видели и запомнили. Теперь для них это сиденье заразное, и воздух вокруг него прокаженный. От этого места держатся подальше на всякий случай. Мне тоже стоило бы.

Маме Леры я казалась такой же заразной. Чем я была заражена? Чем я могла навредить Лерочке?

Мне хочется посмотреть маме Леры в глаза.

Я думаю, она меня даже не узнает. Я буду с вызовом смотреть ей в глаза, а она будет смотреть на меня растерянно. Я притащу ей стопку грамот из школы за победы в олимпиадах, активное участие в жизни класса, сертификат по «Русскому медвежонку» и почерневшую в первый же год золотую медаль за окончание школы на одни пятерки. Весь этот мусор, который бабушка хранит и периодически трепетно перебирает. Вот тебе, мама Леры, вот, смотри, от кого ты защищала свою доченьку.

Я сижу на месте, которое все обходят стороной, и бормочу себе под нос, пользуясь тем, что в вагоне шумно и никто меня не услышит:

— Со мной все было в порядке, со мной все было в порядке, со мной все было в порядке.

Обида на маму Леры заполняет меня от пяток до макушки и колет в бока. Обида пытается вытеснить собой другое чувство, которое стыдливо прячется во мне, которое говорит: «А в чем мама Леры была не права?» Говорит, что на самом деле бабушка рылась в моих вещах, когда я была подростком, чтобы знать, не планирую ли я покончить с собой. Чтобы знать, не попала ли я в плохую компанию. Не обижают ли меня. Не обижаю ли я других. Не начала ли я курить, пить, употреблять наркотики.

Потому что это то, что делают дети, когда теряют родителей. Становятся проблемными.

Мама Леры подозревала, что из-за болезни, а потом и из-за смерти матери я стану проблемной с минуты на минуту.

Я не была в порядке. Расстраивалась каждое утро, что проснулась.

Я становилась проблемной. В разгаре ссоры моя рука дала пощечину бабушке. Моя рука, не я. Я боялась своей руки. Я схватилась за бабушку, говорила «прости-прости-прости-прости». Бабушка молчала, бабушка не боялась моей руки, она боялась меня.

Может быть, мама Леры была права и все это справедливо. Может быть, я бы еще снесла ее Лерочку на своем пути.

Глава седьмая

Застывшая в оскале морда волчицы обрамлена массивным черным кокошником. Его гребень украшен металлическими кружевами, керамическими глазами с опухшими веками и россыпью пепельных камней. Я рассматриваю девушку, руки обнажены и кажутся особенно худыми на контрасте с надетой на нее крупной волчьей головой. На запястье девушки надет ярко-желтый бумажный браслет персонала клуба. Пальцы вслепую нащупывают выложенную перед ней на белой скатерти горсть белого винограда. Берут виноград за ветку и тянут к себе. Несколько виноградин рассыпаются по столу, сбегая. Руки гладят горсть винограда, массируют ее. Наконец отрывают несколько ягод и просовывают их между волчьих клыков. Постепенно ее кисть целиком утопает в пасти.

Рядом с волчицей трапезничает парень с лунно-бледной головой гидроцефала, сделанной из папье-маше. Перед ним по медной