Три истории на моих поминках - Евгения Захарчук

она не услышала, как я сморкаюсь, а потом включаю его обратно и говорю, что это связь прерывалась. У бабушки усталый голос, она просит приехать пораньше, помочь нарезать салаты. Я соглашаюсь, ни слова о болезни.

В такси я малодушно не надеваю маску, чтобы не пугать водителя. Он быстро оглядывается на меня, когда я кашляю в локоть. Его лицо не выражает ни испуга, ни злости, ни презрения, но мне кажется, что мысленно он меня проклинает. Свой следующий кашель я пытаюсь подавить, и меня начинает подташнивать от спазма в горле. Приложение обещает пятьдесят шесть минут пытки. К моменту, когда они сокращаются до пятнадцати, лицо становится красным и карта ведет не в ту сторону, меняя мнение по поводу того, куда нам свернуть, каждую пару секунд.

— Да что же это такое? — возмущается таксист, поняв, что происходит что-то не то. — Мы не в центре, зачем навигацию глушат?

— Тут военное училище рядом. — Мой голос хриплый от кашля. — Давайте я буду вам говорить, куда ехать. Сейчас прямо.

Дальше мы едем по моим указаниям, игнорируя скачущую стрелку.

Я выхожу из машины и прячусь от дождя под козырьком, чтобы как следует прочистить горло и вернуть себе нормальный, неподозрительный голос.

Манекен Люся все так же сидит у дома, в этот раз кто-то заботливо укутал его в голубой пластиковый дождевик.

Я репетирую вслух приветствие. Когда меня наконец устраивает, как оно звучит, я ввожу код от домофона и захожу в подъезд.

* * *

Мама умерла в 2004 году. Бабушка говорила: «В високосный год ничего хорошего не жди».

Шестое февраля: теракт в московском метро в перегоне между «Автозаводской» и «Павелецкой».

Девятнадцатое февраля: теракт в Воронеже.

Шестнадцатое марта: взрыв жилого дома в Архангельске.

Двадцатое марта: кажется, у мамы болит живот.

Девятое мая: теракт в Грозном.

Двадцать четвертое мая: мамин гастрит оказывается раком в терминальной стадии.

Четвертое июня: взрыв на рынке в Самаре.

Девятнадцатое июля: теракт в Воронеже.

Двадцать шестое июля: теракт в Воронеже.

Двадцать четвертое августа: теракты на борту двух пассажирских самолетов.

Тридцать первое августа: теракт у станции метро «Рижская».

Первое сентября: боевики захватили школу в Беслане.

Девятое октября: мама впадает в кому.

Десятое октября: мама умирает.

Двенадцатое октября: тридцать четвертый день рождения мамы. Мог бы быть.

По восточному календарю это был год Обезьяны. Ей-то от нас и досталось.

«Обезьяна забрала нашу дочь», — постановило семейное собрание. Была проведена ревизия игрушек. Всех найденных обезьянок выставили на подоконник в подъезде. Там были стены казенно-голубого цвета, я любила находить на них сколы и подцеплять пальцами: куски краски откалывались вместе со штукатуркой, принося мне чувство удовлетворения, словно я срывала корочку с незажившей ранки. На втором этаже на стенах красовалось творчество наших соседей: члены разных размеров и конфигураций, надписи «Смерть хачам», «Россия для русских» и «Вася был тут», хотя никакого Васи в нашем доме не было.

Бабушка с дедушкой следили за чистотой в нашей квартире, учили меня регулярно протирать плинтуса и вычищать грязь на розетках спиртом. А в подъезде пахло мочой. Их это коробило. Заходя в подъезд, бабушка принюхивалась и морщила нос, греша на соседских кошек.

Я не рассказывала ей, но этих кошек я знала. Я познакомилась с девочками-ровесницами из нашего дома, когда нам было по шесть лет. Мы вместе играли во дворе, собирали мелочь, завалившуюся под ларьки, и покупали кислые шипучие конфеты, перелезали через забор с колючей проволокой в военную часть, располагавшуюся в десяти минутах от нас, чтобы поиграть с живущими там щенками разродившейся уличной собаки.

А эти девочки ссали у нас в подъезде. Родители Лизы, главной в нашей компании, пили. Каждый день, начинали за завтраком. Видеть Лизу дома они хотели как можно реже: утром отправляли гулять и никогда не искали, даже когда она возвращалась домой ближе к полуночи. Если она забегала попить воды, пьяные родители начинали на нее орать. Ходить в туалет дома ей тоже было нельзя. Я всегда предлагала зайти к нам. Бабушка была только за и попутно наливала нам чай и кормила обедом. Но в глазах родителей Лизы это было бы попрошайничеством. Они просили не позорить их.

Мы заходили в наш подъезд и поднимались на второй этаж. Девочки садились на корточки на последней ступеньке лестничного пролета, задирали юбки, приспускали трусы и гордо писали. Меня, никогда не принимавшую в этом участия, ставили на стрем: я должна была дать знак, если увижу соседей. Для каждой из девочек было важно, чтобы струя мочи утекла дальше, чем у остальных. Желтый ручеек на два этажа (четыре пролета) был Лизиным рекордом. Через полчаса моча испарялась, на каменных плитках оставался только подсохший след. Через час о преступлении говорил только запах в подъезде, который можно было свалить на соседских кошек.

И в этот подъезд мы выгнали всех обезьян. Плюшевую мартышку в розовом комбинезоне, грозную черную гориллу, которая пела «Макарену», если нажать ей на живот, мамину коллекцию обезьянок из киндер-сюрприза. Их новыми джунглями стал подоконник с облезлой белой краской, сидя на котором они заглядывали в глаза соседям, приходившим выбросить мусор в мусоропровод, покурить сигареты или гашиш, и просили забрать их в новый дом.

Мы стали переключать канал, если по телевизору показывали мультик «Обезьянки». Выбросили кассету с фильмом про Кинг-Конга. Я больше не пересматривала мультик про Тарзана.

Презрение к обезьянам преследовало меня следующие двенадцать лет. Однажды одноклассница, рассказывая о путешествии в Доминикану, объявила, что местные мартышки являются переносчиками ВИЧ. Так я стала опасаться и живых обезьян. Путеводитель по Камбодже предупреждал, что обезьянам в Ангкор-Вате нельзя смотреть в глаза, нужно прятать от них телефоны, очки и блестящие предметы. «Спидозная», — бурчала я себе под нос, глядя на мартышку, выхватившую малиновую питахайю из рук туристки.

Примирение с обезьянами произошло в Индии, по совпадению через двенадцать лет после смерти матери — в следующий год Обезьяны. На крыше магазина я увидела мартышку, к пузу которой присосались дети, и бросила ей манго. Она ловко поймала его цепкими лапками и начала снимать кожуру маленькими тонкими пальчиками. Я пересчитала их: пять, как у меня, пальцев с такими же, как у меня, фалангами и крошечными ногтями. Мартышка вгрызлась зубами в мякоть фрукта, и по выражению морды я поняла, что она пробует манго впервые: она схватилась за голову, широко распахнув глаза и изумленно раскрыв рот.

Обезьяна была задобрена.

Глава девятая

Дверь квартиры открыта, меня ждут. По гудящим ушам неприятно