Три истории на моих поминках - Евгения Захарчук

В тот вечер мне хотелось победить. Мне врач прописал месяц носить гипс и держать руку в покое. Маме врач прописал омнопон — смесь морфина и кодеина. Его выдавали по рецепту в стеклянных ампулах, их нужно было самостоятельно разбивать и заливать прозрачную жидкость в шприц. «У меня уже попа болит от этих уколов», — жаловалась мама.

Представить боль от разъедаемых опухолью внутренних органов я не могла, представить боль от уколов было проще. Поэтому именно они казались мне самым страшным, хоть и приносили ей успокоение. После уколов мама не вставала с кровати и лежала с мечтательной улыбкой на лице. Она объясняла, что летает.

По ночам я забиралась к маме под одеяло и просила рассказать какую-нибудь сказку. Первая сказка меня очень удивила: в истории Золушки внезапно появился людоед из «Кота в сапогах». Мама этого даже не заметила. Я рассмеялась, обрадованная тем, что заметила ошибку, которую мама допустила в полубреду, и это стало нашей общей шуткой. В следующие ночи мама намеренно запускала поток своих галлюцинаций на синтезирование новых сказок, в которых встречались мои любимые герои из разных вселенных, и получалось гораздо интереснее, чем в оригинале. Я умышленно подгадывала моменты, когда у нее начинался приход, чтобы попросить рассказать что-нибудь перед сном.

После смерти выданные с запасом нераспакованные пачки омнопона, которые она не успела использовать, остались у нас дома: аккуратно подписав, бабушка положила их в аптечку, и все об этом знали. Когда тяжело заболела наша первая кошка, я часами смотрела на соблазнительные ампулы, думая, не было бы правильнее вколоть парочку, вместо того чтобы возить к ветеринару на мучительные капельницы, которые не особо ей помогали. Лицо кошки не выражало никаких эмоций, не давало мне подсказки, насколько тяжела боль и чего ей хочется — растянуть лечение или умереть в блаженстве.

Дети с врожденной нечувствительностью к боли расчесывают себе глаза, рискуя лишиться их, до крови грызут пальцы, когда прорезаются первые зубы, и не замечают ожогов. Одни рассказы об увечьях, которые они наносят сами себе по случайности, вызывают дискомфорт.

Боль — это сигнализация тела, призыв к действию. Всегда есть соблазн сигнализацию заглушить.

Боль приятно контролировать. Держать руку над пламенем свечи, зная, что всегда сможешь отдернуть ее, если станет слишком горячо. Позволить чужим пальцам сдавить тебе шею, зная, что всегда можешь сказать «хватит». Продолжать идти, когда темнеет в глазах.

Я много раз задавала себе вопрос, почему мама игнорировала первые месяцы боли, продолжая работать, вместо того чтобы обратиться к врачу и найти рак на ранней стадии? Почему молчала? Попросила о помощи, только когда врач сказал, что оперировать уже нечего и ей осталось жить несколько месяцев.

Бабушка стала мнительной. Она прислушивалась к каждому моему чиху и сразу подозревала худшее. Возила меня в онкологию, когда воспалился лимфоузел за ухом. Раз в полгода устраивала допрос, не возвращается ли ко мне гастрит, который я пролечила, когда мне было пятнадцать. После переезда в отдельную квартиру я переживала из-за каждой простуды.

Я не выросла ипохондриком. Я выросла вруньей. Нет, у меня не осип голос, просто я еще с утра ни с кем не говорила. Нет, я не кашляю, просто подавилась слюной. Нос заложен? Это аллергия.

Утром перед поминками я просыпаюсь у Мии дома и понимаю, что простудилась. Баллов на восемь по шкале Вонг — Бейкер. Но кажется, что на все десять. К черту эту шкалу.

Мия оставляет на столе пакетик с жаропонижающим, перед тем как уехать снимать репортаж. Я благодарно пью малиновый кипяток, но понимаю, что чуда не случится и на выздоровление уйдет несколько дней. Которых у меня нет.

Я два часа лежу в постели и страдаю, пытаясь принять решение.

Попросить перенести поминки на пару дней. Но бабушка уже три дня готовит еду. Гости приглашены.

Или.

Прийти в маске, чтобы никого не заразить. Но тогда все узнают, что я болею, начнут паниковать, что я их заражу. Особенно крестная. Призраки ковида занудно тыкают пальцем в мою совесть.

Или.

Не прийти на поминки. Но они двадцатые. Юбилейные. Говорят ли «юбилей» про поминки? Эта мысль отвлекает меня на пять минут, и я не успокаиваюсь, пока не загугливаю этимологию и историю слова «юбилей».

Говорить, что я заболела, или не говорить?

Я героически поднимаюсь, игнорируя головокружение, и иду на кухню конвертировать тревожность в поминальные блины.

Замешивая яйца с молоком, сахаром и мукой, я думаю, что раз приехала провести образцовые поминки, то надо сделать что-то символичное. Например, с каждым выпеченным блином я могу вспоминать по факту о маме.

Первая порция теста растекается по смазанной сливочным маслом сковородке. Факт номер один: у мамы была электрическая блинница, на которой она пекла маленькие блинчики. Этот факт настолько слабый, что блин прилипает к лопатке и превращается в мерзкого слипшегося монстра, когда я пытаюсь его перевернуть.

Я просеиваю в миску одну ложку муки, сковородка разогревается до оптимальной температуры, и блины начинают получаться.

Училась в МГУ (окончила с красным дипломом? Вроде да).

Собирала игрушки из киндер-сюрприза.

У нее были горчичные штаны.

Из таких фактов просто невозможно склеить живого человека.

Отказалась купить мне плюшевого Пикачу за восемьдесят рублей, сказав, что нет денег, а потом в тот же день купила мне за эти восемьдесят рублей голубую кофточку. Этот факт вообще не про нее, он про мои детские хотелки. Блин скворчит на сковородке и рвется, показывая, что я жульничаю.

Ходила на митинг против захвата НТВ. Кажется, я узнала об этом от бабушки, потому что она переживала. Мама мне об этом ничего не рассказывала.

Ей нравился Джордж Клуни в сериале «Скорая помощь».

На седьмом бесполезном факте я прикидываю, что теста хватит блинов на тридцать, а моих воспоминаний — нет.

Тогда я переключаюсь на то, чего я о ней не знаю. Почему она вышла за папу, что ей в нем понравилось? Планировала ли рожать меня? За кого она голосовала в 2000-м? Что ей нравилось читать? Курила ли она когда-нибудь? Влюблялась ли когда-нибудь в подруг? Кем бы хотела работать? Знала ли английский язык? О каком будущем для меня мечтала? Навещала ли бы она меня в Германии? За кого бы голосовала в наши дни?

Так я могу продолжать до бесконечности, стопка блинов дорастет Вавилонской башней до небес. Ну или сколько там теста в миске.

Жар от плиты сливается с жаром моего простуженного тела. Я звоню бабушке узнать, как она. Когда бабушка снимает трубку, я отключаю микрофон, чтобы