Три истории на моих поминках - Евгения Захарчук

зарплату, которую она называла, а она называла слишком большую, по ее представлениям, сумму, чтобы эти компании сами от нее отвалили. Яна смотрела по сторонам. Мир рушился, а карьера неожиданно развивалась. Иногда Яна просыпалась ночью из-за кошмаров и пыталась уговорить мужа спать в ванной комнате. Иногда Яна сравнивала условия ипотек в разных банках. Яна каждый день делала расклады на свой жизненный путь. Она выбирала карту, смотрела на нее, а потом ей казалось, что вот это сейчас она вытянула как-то не так. Решала, что надо попробовать еще раз. Это повторялось, повторялись карты, ей не хотелось ничего выбирать, и каждый раз она думала, что выбирает неправильно. Тогда Яна решила гадать всем встречным в клубе, отдавая им выпавшие карты, а последнюю забирать себе.

Ветер раздувает пламя свечи, и теплый воск стекает на раскрытые ладони Яны, почти сразу застывая на холоде. Я спрашиваю у Яны, что убеждает ее оставаться. Она швыряет бычок в огонь. Встает со стога сена и машет головой в сторону клуба, обещая показать ответ. Василиса тоже выбрасывает свой окурок, и мы трусцой добегаем до входа, вспоминая, как же холодно без куртки и не у костра.

Яна проводит нас мимо охранников на верхний этаж, на главную сцену. Я ожидаю услышать агрессивное безличное техно и увидеть под стробоскопами ритмично повторяющую одни и те же движения толпу. Я готова встроиться в ряды. Вместо этого я попадаю в помещение, где музыка нежно обволакивает меня. Глицерин испаряется в воздухе, его подкрашивают снизу желтым светом. Бывший завод превращается в джунгли на рассвете. Стереосистема делает каждый звук объемнее.

В зале много людей. Музыка раскрывает внутри воспоминания о том, как в детстве облака казались съедобными и упруго-мягкими. Никто не пытается разговаривать, все слушают молча и внимательно, стараясь не отвлекать друг друга лишними движениями. В первых рядах у сцены некоторые люди лежат прямо на деревянном полу, закрыв глаза и закинув руки за голову. Остальной зал занят десятками кругов, побольше и поменьше, из сидящих на коленях или по-турецки людей. Все они держатся за руки.

Яна приводит нас к самому большому кругу, люди с готовностью раздвигаются и освобождают место, почувствовав наши шаги. Яна хватает нас с Василисой за руки, и мы занимаем пустующее место в круге.

В одной ладони я держу Янину руку. Она еще холодная после улицы и немного пахнет сигаретами, по которым я тоскую.

Я закрываю глаза и протягиваю вторую руку сидящему справа от меня незнакомцу.

Глава восьмая

Оцените свою боль от одного до десяти.

Я никогда не понимала, как отвечать на такой вопрос врачей.

Обычно шкала предполагает наличие эталона для верхней и нижней границы. Твердость минералов по шкале Мооса: единице соответствует тальк, десяти — алмаз. Нет минерала хрупче талька, как и нет минерала тверже алмаза.

Прося оценить боль от одного до десяти, врачи ожидают услышать ответ, на основании которого будут принимать решение о дальнейшем лечении.

С чем сравнивать боль? Какую оценку своей боли даст ребенок, впервые разбивший коленки об асфальт, если боли сильнее в его жизни не случалось? Десять ли это? Стоит ли отправлять такого ребенка на рентген и прописывать ему болеутоляющее?

Вонг и Бейкер предлагают шкалу гримас для оценки боли. Предложенные ими в качестве эталона лица напоминают смайлики.

Ноль — боли нет. Человечек улыбается. Я не испытываю боли, набирая этот текст, но лицо расслаблено, а уголки губ слегка опущены.

Два — боль незначительная. Слабая улыбка. При незначительной боли мы улыбнулись бы, разве чтобы подбодрить обеспокоенного собеседника: все не так уж и страшно.

К шестерке — терпимой боли — брови рожицы начинают хмуриться.

При невыносимой боли — десятке — рожица начинает рыдать.

Ребенок с разбитыми коленками, вероятно, зарыдал бы, но вряд ли его боль была бы невыносимой.

И все же именно на нас ложится ответственность оценить серьезность своей боли. Летом 2004-го я упала с качелей и завопила. Боль в руке была резкой и не проходила, запястье опухло, ничего похожего в моей жизни до этого не случалось. Десять из десяти. Я не могла представить боли сильнее. Травмпункт был закрыт, и бабушка примотала предплечье бинтом к картонке, вырезанной из пакета молока, чтобы зафиксировать руку до утра.

Постанывая от каждого неаккуратного движения, я присоединилась к маме, лежавшей на кровати.

Я спросила ее, когда перестанет болеть. Она ответила, что мне скоро полегчает. Надо перетерпеть этот вечер, а завтра наложат гипс и я перестану чувствовать какой-либо дискомфорт.

Бабушка сидела за столом рядом с нами и ушивала мамины штаны. За то лето мама сильно похудела, и вся одежда стала ей велика. Маме шло быть худой. Раньше она носила каре, и прическа расширялась книзу ровным треугольником, передние пряди волос прикрывали пухлые щечки. Теперь от щек не осталось и следа, а на их место пришли острые скулы, открытые моему взгляду: она заранее коротко отстригла волосы, чтобы не расстраиваться, когда они начнут выпадать.

Глядя, как мама уменьшилась, я испытывала гордость от того, какая она красивая. Тает на глазах, говорила бабушка, почему-то не радуясь переменам, хотя до этого все в нашей семье были безуспешно зациклены на похудении.

Бабушка слышала наш разговор. Она сказала мне, что да, моя боль завтра пройдет, а маме больно каждый день на протяжении последних четырех месяцев.

«Опиши свою боль, — попросила я маму. — Что у тебя болит?»

Она не держалась ни за какую часть тела, не плакала от боли. Лицо не выражало ничего, кроме усталости, несильно, впрочем, отличавшейся от той, которую я замечала за ней и раньше, когда она возвращалась домой после длинного рабочего дня. По шкале Вонг — Бейкер от нуля отделяло только отсутствие маниакальной улыбки, которая полагается человеку, не испытывающему никакой боли.

Мама сказала, что у нее сильно болит живот. Уже давно. Каждый день. Весь день.

Оцените вашу боль в животе. Какая она? Колющая? Режущая? Ноющая? Жгущая? Как можно дать определение боли в животе, если никто никогда не колол в него спицей, не резал его ножом, не растягивал пальцами изнутри, не прижигал желудок сигаретой?

Мы с мамой лежали на кровати, и я пыталась сравнить нашу боль. Боль в животе была постоянной, казалось, она к ней привыкла. Моя боль в руке была новой и резкой. Какая боль сильнее: долгая, интенсивная, но ставшая почта родной или быстрая, но ошеломляющая? Кто страдает больше? И если это соревнование, то что лучше: победить или