Кержачка - Альберт Сергеевич Яковлев

Зойка оттолкнулась ладошками от горячей батареи, послушно взяла с электроплитки пустой зеленый чайник и выскочила в коридор. Максим вынул из тумбочки авоську, пошарил в карманах мелочь и, запахнув бушлат, вышел на улицу.

II

Когда он вернулся и открыл дверь своей комнаты, то подумал было, что попал не туда. Конечно, он не мог узнать своего жилища: было здесь что-то такое, что сразу меняло все.

Первое, что бросилось в глаза и что смутило, были Зойкины туфли. Маленькие, тупоносые, с побитыми каблучками, они были небрежно брошены посреди комнаты… А Зойка?

Зойка сидела на его кровати. Забралась с ногами, забилась в угол… Была она в алой кофточке, белоснежная наволочка на подушке резко оттеняла алое, а свет настольной лампы на тумбочке у изголовья постели нарядно освещал всю ее, незнакомо-милую.

Он, ошарашенный, встал в дверях.

— Как ты долго, Максим! — сказала Зойка. — А я уже совсем согрелась…

И она спрыгнула с кровати. Подобрав туфли, в момент надела их и подбежала к Максиму. Поправляя светлые, легкие, под мальчишку стриженные волосы, доверчиво заглядывая в его озадаченное лицо, попросила:

— Потрогай лоб, пожалуйста… Не горячий?

Сама взяла тяжелую Максимову ладонь, притянула к лицу.

— Горячий… — И повторил: — Ну, вот, а еще в кино собралась!

Получилось у него это нежно, по-отечески вроде.

— Давай чай пить!

Странно все-таки относился он к Зойке. Впервые увидел ее около года назад, вскоре после того, как вернулся из армии. До призыва он успел закончить техникум; в кузнечно-прессовом цехе подходящего места не нашлось, и потому впихнули его для начала в бригаду Голдобина, ее отца. В доме бригадира, на богатых именинах, он и познакомился с Зойкой.

После этого встречались они несколько раз, больше случайно. В первый вечер, на именинах, показалась она Максиму тихой скромницей. Неслышно помогала матери в застольных хлопотах. Песни не пела, танцевала не с ребятами, а с подружкой Машей, за которой, впрочем, без устали ухаживал пижон Сенька, но та, в свою очередь, поглядывала на Максима и танцевала потом только с ним.

Позднее, когда они познакомились поближе, а было это после концерта в новом Дворце культуры, Зойка уже не казалась ему тихоней. Она первая сообщила Максиму, что он ей нравится и нравится гораздо больше, чем техникумский Игорь, с которым она «дружила».

Раза два забегала она к Максиму в общежитие, просиживала у него часами, вызывая улыбки-намеки у всезнающей вахтерши Зины. Но были эти совместные часы-сидения безобидны, потому что смотрел Максим на Зойку как на «пацанку», да и к тому же появилась на горизонте Станислава…

— Ой, пирожки! Да еще тепленькие!.. Ешь, Максим!

Это Зойка развернула сверток, принесенный из магазина. Первая взяла пирожок, надкусила…

— С капу-устой!.. А мы сегодня уже ели такие…

— Кто мы?

— Да мы с девчатами в техникуме. У нас весь курс любит пирожки… Да-да!.. Каждый день покупаем. А хожу за пирожками я. Мне уже лоточница знакома. Знает что я приду и приготовит свеженьких. Девчата меня всегда посылают! Павел Петрович пришел сегодня на урок, принюхался и говорит: «Сегодня с капустой у вас пирожки. Верно, Голдобина?» — «Верно!» — отвечаю…

Зойка дернулась, выплеснула чай на скатерть, обожглась и, прижимая пальцы обеих рук к губам, звонко-звонко расхохоталась. Максим, думая о своем, взглянул на нее и тоже улыбнулся.

А она сидела уже как ни в чем не бывало. Шмыгая носом, прихлебывала из граненого стакана; от горячего чая, от температуры раскраснелась вся… И была сейчас совсем домашней, ребенком.

— Орехи есть. Грызи, Зоя, — предложил Максим, когда она отставила пустой стакан, и придвинул надорванный кулек. — Любишь кедровые-то?

— Люблю. У меня и мама любит. Ты не знаешь, они поэтому и с папой познакомились!.. Отец в двадцать седьмом году пришел на стройку наниматься на работу, пришел из тайги и принес большо-ой мешок орехов. Позвал девчат как-то вечером и стал угощать. И мама тут была. Сама она в степях родилась-выросла, казачка уральская, из-под Оренбурга… Кедра никогда не видела! Попробовала разочек — очень ей орехи понравились. А отец заметил и, как только увидит ее, приглашает. Догрызли мешок и влюбились окончательно, поженились!

Максим слушал и не слушал Зойкину болтовню. До чего удивительно не похожа она на отца! Голдобин — длинный, как жердь, сухой. Зойка же — «недомерок». Нос у отца тоже длинный, вислый. А у Зойки по-ребячьи вздернутый. Выручают лишь глаза, широко расставленные, с нежной голубинкой.

Вспомнил Максим о Голдобине и уже не мог отвязаться от мыслей о нем. В последнее время что-то не клеилось у него со стариком. Или старик строже стал, или Максиму надоело ходить «в мальчиках»: все-таки техникум закончил! Но факт: первоначальная ласковость в отношении старика к Максиму вдруг стала таять, как сахар.

— Зоя, Александр Андреевич ничего там обо мне не говорил?

Зойка сразу посерьезнела:

— Н-ничего! А что он должен был говорить?

— Не знаю. Может быть…

— Да нет, ничего. Это я говорила ему…

— Что?

— Хвалила!

— ?!

— За поведение. Что скромный ты! — Уголки чутких Зойкиных губ дрогнули в усмешке. — Ну, сказала, встречаюсь с тобой.

— А он?

— Он ничего на это не сказал.

Максим поднялся и прошелся по комнате. Подумалось зло: «Без меня меня женили!» Зойка тоже встала:

— А что ты заволновался? У тебя случилось что-нибудь с папой?

— Нет, все в порядке.

— Так почему же волнуешься? А-а, понимаю!.. Ну, так обещаю тебе, что больше ни словечка!

Вскоре она засобиралась. Максим пробовал удерживать, но, очевидно, не так напористо, и она ушла. На прощание подала руку, маленькую, горячую, подала и быстро сердито отдернула.

После ее ухода осталось у Максима двойственное чувство: злость на то, что она безосновательно сочла его «своим» и болтает об этом дома, и сминающее эту злость неосознанно приятное воспоминание о том, что пережил, войдя тогда в комнату и увидев Зойку…

Он долго еще, пока не пришел Сенька, бродил по комнате, тихо насвистывая. Иногда останавливался перед окном и с бездумной сердитостью разглядывал себя в блестящей черни стекла.

* * *

Пришел Сенька. Деревянно застучал у порога стылыми ботинками, на голове у него была чья-то мохнатая шапка.

— С кого снял? — безразлично поинтересовался Максим.

Сенька не ответил. Сбросив пальто, он сразу же прошел к своей койке и начал разбирать постель.

— Хлебнул, что ли?

— Н-не!..

Разобрав постель, скинул ботинки, разделся. Потом сидел на кровати, уткнув подбородок в колени и ожесточенно разминая красные пальцы на ногах.

— Деньги отослал?

— Отослал.

— А чего такой… грустный?

Сенька опять не ответил. Тогда и Максим