Кержачка - Альберт Сергеевич Яковлев

— Елена!..

Женщина оглянулась на бегу, но не остановилась. Настиг он ее уже за проходной.

— Елена, что случилось?

Она не ответила, но пошла медленнее, чуть-чуть впереди. Плечи под телогрейкой вздрагивали.

— Что случилось, спрашиваю?

— Машку мою… разрисовали. Видел? — глухо проговорила Елена. Голдобин вспомнил девицу на картинке и догадался: Маша Калганова, дочка Елены. У него вырвалось:

— Да ну-у!.. Как же так? Надо проверить. Ты успокойся, Елена. Мало ли что! Надо выяснить сначала.

— Что уж выяснять-то!..

Голдобин и сам понимал, что выяснять тут нечего. Он не раз слышал от Александры, да и от других, что дочка Калгановой совсем сбилась с пути… Он знал ее. В школе она училась вместе с Зойкой, и поэтому Голдобин частенько видел ее у себя дома. Была она, эта Маша, маленькой, чернявой, смазливой девчонкой, были у нее, хохотушки, ровные белые, как молоко, зубы, и вся она, казалось, пропахла молоком — настолько была юной, чистой, свежей. И вот эта Маша «загуляла». Появился у нее, рассказывала Александра, сначала один парень, потом другой, третий… Одного Голдобин знает: Семен Чурилев из его бригады. Помнит, как увивался он за девчонкой в прошлый раз на именинах, видел на улице раза два вместе. А от Чурилева хорошего не жди, похоже, со стилягами знакомство водит… Главное же, бросила девчонка школу, работу меняла-меняла, а потом тоже бросила… И научить дома некому: мать одна, трудится. Где ей с тремя справиться!

— Ты скажи Марии, чтоб до Зойки моей добегла, к нам на квартиру то есть, — предложил Голдобин Елене, — поговорю с ней.

— Спасибо…

Они дошли уже до корпуса механического, где Калганова работала уборщицей.

— Позор-от какой!.. — в страшной тоске тихо сказала она, подавая Голдобину руку и не глядя ему в глаза. — Позо-ор…

И целый день Голдобин был под впечатлением этой встречи.

Не может он забыть о ней. Кажется ему, что и его Зойка катится по той же дорожке. Где вот она пропадает вечерами? Кто знает? Мать? И мать не знает! Известно, что Зойка встречается с Максимом Крыжовым… А что значит: встречается? И кто такой Максим Крыжов? Друг-приятель Чурилева! Вместе живут, вместе работают… Крыжов-то работает ничего, справедливости ради надо отметить. А какой вот он человек — не понять. И что он девке голову крутит? А она бегает, дурочка…

— Ну приди же только! — громко вслух говорит Голдобин и стучит кулаком по столу. — Приди только!

Он поднимается, резко ногой отодвинув табуретку, и прохаживается по тесной кухне: два шага туда — два обратно. Прогибаются половицы под ногами, тонко дребезжит посуда на полках и на столе. И продолжает говорить сам с собой:

— Распустились! Нет, думаете, на вас управы? Сколько о вас фельетонов пишут, и еще напишут! Да я… Я в парторганизацию, в комсомол пойду, из бригады повыгоняю, если надо! Передовая бригада коммунистического труда! Мне такие-то не очень!..

Голдобин все больше и больше распаляется, и дневной усталости его как не бывало. Он продолжает ходить по тесной кухоньке и разговаривать… Сам с собой. Он даже не слышит, как хлопает входная дверь.

— Ты чего это, старый?

В кухню заглядывает Александра. Круглое лицо ее раскраснелось — торопилась! — прищуренные глаза смеются. Из-за плеча ее выглядывает Зойка, нагруженная покупками, и тоже смеется.

— Ты чего это тут бесишься? — спрашивает Александра.

Голдобин смотрит на нее, на Зойку, и прокаленная кожа на его впалых щеках темнеет от смущения еще сильнее.

— Да так, я… — как можно спокойнее говорит он. — Выступление свое готовлю… На завкоме.

IV

Максим просыпался ровно в 6.30. Просыпался по неслышному сигналу и сразу же вскакивал, не давая себе времени подумать, вспомнить, что было вчера, — хорошее или плохое, с тем чтобы вчерашнее плохое настроение не перешло на сегодня. Таким образом, каждое утро жизнь у него начиналась как бы заново.

В это утро Максим тоже вскочил в 6.30. А через час они с Семеном, кислым после вчерашнего, были уже на заводе.

В цехе, в бытовке, переоделись. Максим натянул на себя коричневую, прожженную на колене спецовку и, не дожидаясь Семена, протопал по глухому полу к своей «двухтонке» — большому ковочному молоту.

Бригада была уже в сборе, не хватало только «старшого» — Голдобина.

— Где он? — спросил Максим.

Небритый, невыспавшийся Ветлугин буркнул:

— Задерживается!

— Начальство, понятно!.. Металл дали?

— Нет.

— Пон-нятно!..

Максим вразвалочку, грустно насвистывая, обошел «безработную» двухтонку. Вдоль пролета поблескивали масляными штоками еще несколько молотов; три из них работали, а два нет, как и голдобинский. В гулком и тоже, казалось, маслянистом воздухе, перерезая тросом косые солнечные струи, ползал кран, тот самый, что должен был доставить бригаде заготовки.

— Семен! — позвал Максим.

Чурилев, не дойдя до своих, остановился и, задрав кверху белобрысую голову в мятой кепке, жестами разговаривал с крановщицей Алей Панькиной. Руки Али были заняты рычагами, и она вроде бы не отвечала, но по сияющим глазам было ясно, что девчонка рада Сенькиному вниманию.

«Утешается друг!» — подумал Максим и подождал, пока, звякнув, кран не поплыл дальше по пролету и освободившийся Семен не подошел сам.

— Что, Максим? Да ты, я смотрю, скучный какой-то сегодня!

Ему, похоже, уже не было скучно. Он улыбался и прищелкивал пальцами. Максим съязвил:

— Утешился?

Сенька только засмеялся, выказывая щербатый зуб. И Максим почему-то подумал: на душе у парня черная ночь.

Ему было тоже невесело. Случается же так: настроится человек с утра на работу, проснется чуть свет, вскочит, обожжет ладони прохладными гантелями — нальются мускулы силой, потом втиснет голову под ледяной кран — работает голова! Одним словом, почувствует себя человеком. И кажется ему: горы свернет сегодня!

И вот, пожалуйста!..

Убивая время, Максим с Сенькой заглянули в красный уголок. Пустынен он днем. Маленькая крашеная трибуна задвинута в угол, а большие часы с трещиной на стекле трудятся, отщелкивая тоскливые минуты.

Сенька, рассеянно оглянув плакаты на стенах, остановился перед одним. На широком глянцевом листе водочная бутыль перекрещена черным. Сбоку крупными буквами напечатано: «Алкоголь — это медленная смерть».

Сенька молча вынул карандаш и приписал внизу: «А мы и не торопимся!»

Максим засмеялся.

V

Голдобина и начальника цеха Климова с утра вызвали в партком.

Климов, грузный, старый, отросшая седина из-под кепки торчит, как перья, дорогой ворчал: «В цеху запарка, металла нет, а тут еще бегай!..»

Голдобин вышагивал рядом молча. Раз вызывают, значит, надо: старик знал дисциплину.

Климов, как пришли в партком, с порога — секретарю:

— Борис Иваныч! Стоим сегодня. Металла