Кержачка - Альберт Сергеевич Яковлев

— О том и разговор предстоит. Садитесь. А Рогачев где? Да? Не вовремя!.. Ну ладно!

Борис Иванович Рублев начинал вместе с Голдобиным, позднее был начальником сборочного, а теперь — секретарь.

Времени он не поддается. Голдобин с каждым годом все костлявее, а Рублев — в ногах крепче, в плечах шире, такого не свалишь! С Климовым они больше схожи: и видом, и обстоятельностью в характерах.

Сели в кресла, Рублев — напротив, положив кулаки на стол перед собой. Глядит в упор: на одного, другого, а глаза усталые, несветлые.

— Вот что, друзья!.. — начал неспешно. — Звал вот зачем. Партком был вчера. Обсуждали пересмотр норм. В сторону повышения, понятно. Но добровольно. Кое-где на заводах провели уже… Повторяю: добровольно! Посмотрите, какие резервы есть. Главное, чтобы народ осознал, сам навстречу пошел!..

Рублев говорил, а Голдобин, слушая, поначалу никак не мог уразуметь: он-то при чем! Догадался: посоветоваться пригласили, как старого кадрового… От этого на душе тепло разлилось, приятно стало. Не так уж часто Борька Рублев, как-то незаметно закончивший институт и далеко шагнувший, балует Голдобина своим секретарским вниманием…

— А к тебе, Александр Андреич… — повернулся Рублев к Голдобину, — такая просьба. Надо поговорить с бригадой и выступить первым, инициатором как бы! Ты у нас человек известный, кадровый рабочий и…

Нет, действительно, не ошибся Голдобин. Ценят его и на большое дело сватают. Мгновенно вспомнилось, как ровно двадцать лет назад, в сорок втором, его однажды вот так же вызвали, правда, не в партком, а к директору, и предложили выступить инициатором соревнования за экономию. Не подкачал тогда Голдобин!

— Не с нас бы начинать, Борис Иванович, — хмуро возразил Климов. — С механического надо! У них выработка каждого на виду, да из станочка и побольше выжмешь: там резец перезаточил, оснасточку придумал, а у нас что!

Рублев пристукнул кулаком легонько:

— Не прибедняйся! Захотите, все сделаете — знаю!

— Да и живем мы сейчас неважно… Металла не хватает! В чем там дело, не пойму!

— Вчера Гнездилова слушали на парткоме. У него в литейном не слаще твоего… Комбинат подвел — раз! А главное… — Рублев перегнулся через стол, заговорил доверительно: — Главное — с нормами напортачили. Директор дал приказ на повышение. Базу не подготовили — заработки полетели! Отсюда недовольство, дисциплина упала. Приказ пришлось отменить… Потому и говорю сейчас с вами! С другого конца начинать нужно, чтобы народ понял… Ну так как ты решил, Александр Андреич?

— Я согласен! — выдохнул Голдобин.

— А ты помоги ему, Климов! — Рублев мотнул головой в сторону Голдобина. — С технологами поговори, собрание проведите… Я сейчас вас еще теоретически подкую!

Рублев набрал телефонный номер и сказал в трубку: «Станислава Васильевна? Мне бы еще экземплярчик той брошюры… Хорошо!»

Пока ждали, молчали. Через минуту-две в кабинет вошла женщина, затянутая в голубое и в туфлях на «шпильках». Она положила брошюру на стол перед Рублевым и вышла. Тот, протянув брошюру Голдобину, строго наказал:

— Прочти обязательно!

Старик сунул ее в карман, подумав: «Потом погляжу!»

VI

В цех он пришел возбужденный. Крепко встряхнув каждому руку, сказал:

— Скоро металл дадут. Будем робить. А сейчас разговор есть… Потолкуем чуток. — Минуту помолчал. — Есть предложение, ребята. — Заговорил Голдобин с улыбкой, немножечко виноватой. — Пересмотреть нормы.

— Соскучились!

Крутнув худой шеей, Голдобин кольнул взглядом Красавчика.

— Дело вот в чем. Нынче мы сами должны пересмотреть нормы, не техотдел, а мы. Использовать, так сказать, свои резервы… Понятно?

Первым согласно покивал Ветлугин, работавший с Голдобиным давно и привыкший верить каждому его слову. Снова отозвался Красавчик, самый молоденький в бригаде. Он выкрикнул:

— Поддержим, Александр Андреевич!

У Максима вроде тоже не было причин возражать бригадиру, и он готов был подать голос, но, взглянув на Сеньку, осекся. Сенька определенно скис. Стоит, повесив голову, задумался о своем…

Максим догадался, о чем, понял его. Принять предложение Голдобина — означало пойти на сокращение заработка, пусть даже на первое время, а Сенька и без того в цейтноте. Отлично понял его Максим. И еще подумал: разве так это делается?..

И промолчал.

— А ты, Крыжов? — спросил Голдобин, и в голосе его Максим почуял сначала обидное удивление, а потом и угрозу. — Поддерживаешь?

«Метод убеждения в действии…» — подумал Максим. И сказал:

— Не пойдет, Александр Андреевич… — и, помедлив: — Я понимаю, бригада передовая. Нам, значит, и карты в руки — инициаторами быть… Только зачем так, с кондачка?..

Голдобин резко выпрямился, сразу перестав казаться сутулым. Неширокий лоб его рытвиной перечеркнула морщина. Ему редко возражали в бригаде, и слова Крыжова сейчас, после разговора с Рублевым (о рублевском предупреждении он забыл), сию же минуту вывели из себя:

— Ты знаешь, Крыжов, я в парткоме был. Ты это должен понимать, сам в партию вступаешь… — начал он спокойно и тихо. Начал… и сорвался: — Да, ясно, не понимаешь! Ты сопляк!

Теперь взорвало Максима. По лицу его это не было заметно, оно лишь чуточку побледнело. А вот с руками он ничего поделать не мог: руки сжимались в кулаки.

У него хватило сил сдержаться. Сунув кулаки в карманы спецовки, он, не обращая внимания на испуганного Красавчика, на побледневшего Сеньку, зашагал к бытовке.

— И уходи!.. Совсем! — услышал он брошенное вслед Голдобиным.

VII

В то утро Максим все-таки вернулся к молоту и еще несколько дней работал в бригаде, но потом ушел. Ушел, потому что становилось все труднее и труднее. Старик даже не смотрел в его сторону. Возможно, было ему и не до Крыжова. Предложение насчет добровольного повышения норм шумно подхватили сначала в кузнице, а потом и в других цехах. Старика подняли до небес, как случалось это и раньше, неделю-две приглашали на разные собрания и заседания, где он непременно выступал. В газетных заметках упоминали членов бригады, но фамилия Максима всегда почему-то выпадала. Он оказался как-то не у дел…

И решил уйти, хотя невольный виновник всего Сеня Чурилев уговаривал его не делать этого: «Что имеем, мол, не храним, потерявши — плачем!..» Сначала, правда, надеялся: все образуется, старик поймет, что он, Крыжов, был все-таки прав…

И сейчас Максим втайне надеялся, что поступит Голдобин по справедливости, гнев сменит на милость, позовет, поговорит.

Нет, упрямый оказался старик. Шли дни, а он вел себя, как будто и не было Крыжова…

Конечно, Максим мучился. Правда, и ел, и пил, и в шахматы играл, и даже спал как обычно, но чувствовал себя, не как обычно. Раза два пробовал напиться — не получалось. К горлу подкатывал тошнотворный комок, и губы не разжимались. Чурилев, все время вертевшийся возле друга,