Базельские колокола - Луи Арагон

нам ножку. Придётся убрать его. Потом придётся пересмотреть всё марокканское законодательство, чтобы наша собственность там имела под собой базу, — у них это немыслимо сложно. Есть поместья магзен, поместья мелк, поместья абу, с толку собьёшься! На этом невозможно базировать настоящую собственность, вечно лезут то племена, то государство, все просят денег, опровергают Лиотэ…

Жорж даже присвистнул от восхищения. Вот он куда загибает, Виснер! У него мелькнула дьявольская мысль:

— А если твой друг-приятель Вильгельм изменит свою точку зрения на колонии, а? В Марокко ещё по-прежнему существуют братья Манесман… 43

— Франция, — сказал с достоинством Виснер, — не боится императора. Она сумеет заставить себя уважать в колониях не хуже, чем в метрополии. Никто не может помешать нам продолжать нашу работу: положить начало цивилизации. И если для этого нужна война…

— Со всем этим, у тебя должно найтись для меня какое-нибудь местечко…

Виснер остановился как бы в раздумье.

— Отчего же? — сказал он. — Но при одном условии…

— Ну-ка?

— Что ты немедленно уедешь в Марокко.

— Спасибо, — сказал Жорж, — но моя девочка не хочет расставаться со своей старой мамой!

Он собрался уходить.

Виснер вдруг остановил его:

— Вот что… не хочешь ли поступить в полицию?

Часть II. КАТЕРИНА

I

Лейтенант Дегут-Валез попрощался на вокзале с генералом Доршем и поехал на улицу Ренн, к матери, чтобы переодеться в штатское. Госпожа Дегут-Валез хотела с ним о многом поговорить; разве он не останется к обеду? Ну, как нехорошо!.. Нет, невозможно, его ждут. «Но ведь должен же ты понять…» Лейтенант искал запонку для воротничка, никак не мог найти, — отвратительно, до чего накрахмалена рубашка, надо, наконец, переменить прачку.

— Фернан, я хотела бы поговорить с тобой о делах, они ведь и тебя касаются.

Фернан возился с галстуками — все затасканы!

— Мне советуют купить акции. Не знаю, как и быть. Чтобы их купить, придётся продать «Сталелитейные Лонгвей». Это ответственный шаг.

Фернан Дегут-Валез иронически рассматривал груду шёлковых носков, которую он вытащил из комода. Все пары были перепутаны, ни за что не подобрать два одинаковых носка, а эти — штопаные…

— …Как ты думаешь, стоит продать мои «Лонгвей»? У меня их десять. Твой покойный отец…

— Не понимаю, мама, — сказал Фернан, — что происходит с Маринетт? Женщина, которая служит в нашем доме уже двадцать пять лет…

— Скоро тридцать. Но ты мне не отвечаешь, так и уйдёшь. Продать мне мои «Сталелитейные» или нет?

— Делай как хочешь. Но если будет война, то самое выгодное — это «Сталелитейные Лонгвей»…

— Не говори ты мне о войне! Пойми, что есть вещи, которых мать офицера слышать не может. Если будет война, я лучше сразу покончу с собой, чтобы не видеть этого!

Фернан рассмеялся, поцеловал мать и, так как было уже восемь часов, взял такси, хотя до улицы Вавилона было недалеко, — шофёр проворчал что-то о людях, которые не могут пешком и шага пройти.

После пятимесячной забастовки эти шофёры отнюдь не стали любезней.

Подполковник Меркюро с женой жили в доме с видом на сады китайского посольства. Он служил в генеральном штабе, и Жак де Сабран был его подчинённым. За столом Фернан передал свой разговор с генералом Доршем. Меркюро зычно захохотал.

— Что вы наделали! Неужели вы, молодой человек, до сих пор не знаете, что Дорш живёт с прекрасной мадам Брюнель?

— Быть не может!

Фернан был потрясён, уничтожен. Но он всё-таки ничего не замечал, кроме сестры госпожи Меркюро, Катерины; он так боялся, что её сегодня не будет.

В 1912 году Катерине было двадцать шесть лет. В энциклопедическом словаре Ларусса сказано, что грузины — самая красивая человеческая раса на земле, и Катерина была живым тому примером. Легенды о происхождении человека, об Иране, о рае на земле, о Кавказских горах, в которых застревали корабли, мифы о могуществе белого человека на всём протяжении от Индии до армориканских морей, казалось, потонули в чёрной экзотике её волос. Под этой массой мглы согнулась тонкая, длинная шея девушки, в ней утонула её птичья головка — остались только огромные глаза, зелёный взгляд из-под невероятно длинных ресниц, тёмно-красные накрашенные губы и сверхъестественная белизна лица. Некая современная химера, тонкая, без единого изъяна, сама женственность, обернувшаяся женщиной на высоких изогнутых каблуках, туго затянутая в платье — не платье, а узкий чехол из чёрного бархата, ребёнок за гранью детства, с голосом глубоким, как ночь, и такими маленькими руками и ногами, что некоторые считали это уродством, она — последнее выражение целого мира, вся его прелесть и его отрицание. В двадцать шесть лет ей всё ещё шестнадцать, хоть она и осознаёт всю недопустимость своей красоты и радуется этому. И пусть в её сизо-зелёных глазах почти исчезло мигающее, далёкое отражение родной страны, и она не уверена, Тифлис это или Итальянская Швейцария, где она видит себя пятилетней девочкой, держащейся за юбку матери, на столе — хрусталь, в воздухе — звуки мандолины, и возле госпожи Симонидзе усердные мужчины, а вокруг — горы, синие озёра, раскрашенные деревянные игрушки… пусть о родной стране и об отце, с чёрной бородой и нефтяными источниками, она знает только то, что ей рассказывают пожелтевшие фотографии в персидской коробке матери, но Катерина, как и Елена Меркюро, её старшая сестра, сохранила в голосе голубиное воркованье, и в общественных местах люди удивлённо на неё оборачиваются; и ей, вечно похожей на девочку, которой сделали больно, нравится — при её дурном вкусе, которому всё способствует, — окружать себя ароматом авантюристки. Она похожа, и всегда будет похожа, на полудев 1 с открыток венского художника Рафаэля Киршнера, которые пускают голубые колечки дыма и, подняв голые руки, рвут вишни на золотом фоне.

Подполковник Меркюро добился того, чтобы жена перестала курить, но ему приходится терпеть «Батчари» свояченицы даже за столом, даже в присутствии своих подчинённых — лейтенанта Дегут-Валеза, или Режиса, или Сен-Жюрана.

Судьба Пьера де Сабран мало трогает мадемуазель Симонидзе. Она говорит, что во всей этой истории единственная жертва — это госпожа Брюнель, — по слухам, она очень хороша собой; при существующем строе все женщины — рабыни, и надо всегда быть на их стороне.

Подполковник обращает её внимание на то, что эта жертва довольно широко жила и, в общем, делила с мужем доходы ростовщика, и Катерину это немного сердит. «Муж — это хозяин, и все вы готовы бросить камень в женщин, которые с вами несогласны».

Рука госпожи Меркюро легла на руку подполковника, молчаливо отрицая слова сестры.

— Уверяю вас, мадемуазель, что Диана Брюнель не заслуживает внимания. Во-первых, она блондинка, и потом говорят, что,