Базельские колокола - Луи Арагон

И генерал, слегка откинувшись на стуле, пустился в длинные предварительные объяснения относительно своей привязанности к Диане и её матери, относительно того, как его тревожит мысль об операции, исход которой никогда не известен, никогда.

Брюнель думал: «Что ему надо? Занять у меня денег? Нет уж, знаете ли…»

Когда Дорш вдруг вытащил из кармана объявление, которое Дегут-Валез не отказался ему оставить, и когда он разложил его перед носом Брюнеля, тот отлично понял, что всё погибло. Во всяком случае, в какой-то степени погибло. Он был настоящим игроком и немедленно стал соображать, какие придётся произвести операции и сколько он на этом потеряет. В конце концов свет клином не сошёлся на Париже, и деньги остаются при нём. Он получит по векселям, подписанным Пьером де Сабран, которые из-за самоубийства пришлось пока спрятать. Он усмехнулся.

— Итак, милейший Дорш, — сказал он, — это вас шокирует? Для вас есть благородные способы и низкие способы зарабатывать деньги? Нет, не отвечайте. Я знаю, что вы думаете; просто ужас, до чего всем заранее известно, что вы думаете! До такой степени известно, что уже всё это записано в прописях, честных и пустых.

— Жорж Брюнель, вы циник!

— Правильно, генерал. Но давать деньги в рост, как это делаю я, постоянно рискуя, что меня надуют, потому что закон меня не защитит и потому что маменькины сынки — это свиньи, которые всё рассчитывают на то, что у папаши рак, и полагают, что обокрасть меня, если есть возможность, и не сдержать своего честного слова сволочей, — самое святое дело, так, по-вашему, это менее красиво, чем быть банкиром, например? Хотел бы я, чёрт возьми, знать, в чём разница!

— Ну, как сказать, знаете ли…

— Что я знаю? Вот уже лет пятнадцать, как я ищу эту разницу и не могу её найти. И это ещё ничего, если бы только банкиры. Но рантье… что же, вам это кажется естественным, чтобы существовали рантье?

— Я не понимаю, Брюнель, из каких соображений вы уподобляете честных людей каким-то… каким-то…

— Соображения ясны. Но дело не в соображениях, дело в фактах. Если у меня есть десять, двадцать, тридцать тысяч франков свободных денег… Заметьте: есть такие любители, которые утверждают, что собственность — это кража. Но это — совсем другой разговор. С ними я буду спорить пулемётами. С вами, генерал, другое дело, я не хочу вас обидеть, мы люди свои…

Генерал сделал неопределённое движение рукой.

— Следовательно, есть у меня эти деньги, и я желаю вложить их в дело, то есть дать молодому человеку, которому охота дарить туалеты шлюхе и который согласен для этого или для того, чтобы уплатить карточные долги, подписать вексель на двойную или тройную сумму, а гарантия — наследство, которое он якобы получит, причём, имейте в виду: он врёт, так как он отлично знает, что наследство предназначается Французской академии на учреждение премии за добродетель. Это уж моя забота: либо я иду на это, либо нет. Но если вместо этого я возьму «Биржевые ведомости» и начну соображать, не купить ли мне акции каких-нибудь дурацких рудников, или чёрт их там знает каких заводов, или акции Монте-Карло — поспекулировать на рулетке, из-за которой бывает штук сто самоубийств в сезон, или облигации нашего займа России, где тысячи недотёп только и живы кнутом да Сибирью, или де Бирса, вскрывающего животы неграм в поисках бриллиантов, или Шнейдера, о котором я не буду говорить из уважения к армии, или бумаги англичан, которые живут торговлей опиумом, или, пожалуйста, хотя бы акции Виснера, нашего доброго Виснера, который уже поставил рекорд смертности у себя в автомобильных цехах и который вводит теперь американские методы, чтобы перещеголять самого себя? Если б я давал деньги под проценты не Пьеру де Сабран, а туркам, чтобы они резали греков, или англичанам, чтоб они стёрли в порошок индусов, или французам — как бы не забыть французов, — чтобы они могли купить себе жилеты из марокканской кожи? Тогда я уже не ростовщик, я — рантье и буду стричь купоны, а привратница будет уважать меня; если же загнать побольше деньжат в какое-нибудь дело, которым интересуется правительство республики, то мне дадут к Четырнадцатому июля орден Почётного легиона, и тогда уже по праву за моим гробом пойдут несчастные бараны, которых на два года загнали в казармы на предмет защиты интересов велосипеда «Ля Голюаз», папиросной бумаги «Зиг-Заг» и шоколада «Менье».

— Ещё к тому же и антимилитарист! — собрался с духом генерал Дорш.

— Грубая ошибка, генерал. Армия — слишком полезное учреждение для нас, ростовщиков, чтоб я мог быть антимилитаристом. По мне пускай годами поят, кормят, обувают эти вооружённые банды, которые только и знают что делают вид, будто работают, а сами отдают честь, делают поворот направо и занимаются прочими пустяками, соединяя приятное с полезным. Пускай! Только бы эти банды со своими начальниками и подначальниками были готовы меня защищать, меня, все мои сложные операции и мои ростовщические проценты, как они в случае чего будут защищать мосье Пежо, братьев Изола, хозяйку «Шабанэ» и учреждения Дюфаэля 35. Вожаки рабочих, агитаторы, забастовщики и прочие крикуны придумали называть нас всем скопом — и вас, генерал, и меня, и мосье Лебоди 36, как и первого встречного лавочника, — паразитами, и они правы. Мы все паразиты. Почему бы нам в этом не признаться? Меня лично это не шокирует. Разве лучше быть тем животным, по которому ползают паразиты, чем этим ползающим по их спине паразитом? Я лично, наоборот, думаю, что именно это и называется цивилизацией. Мы сейчас живём уже в такую культурную и утончённую эпоху, которая требует большого разделения труда. Когда-то, сами знаете, коммерцию презирали и людям благородного звания было запрещено ею заниматься. Всё это сильно изменилось. Паразитизм — новая форма общественного существования, будущее за паразитизмом, всё дело в том, чтобы всё время придумывать, как его видоизменить. Пью за паразитизм, и вы не можете со мной не согласиться! — Генерал Дорш искал, как бы покрасивей выйти из положения. Он взял свой стакан коньяку «Наполеон» (который ему протянул Брюнель, заметив тут же, что Наполеон, вот кто был крупным паразитом!) и, подняв его даже как-то величественно, наконец нашёл подходящий оборот.

— Я пью, — сказал он, — за патриотизм.

— Ну вот видите, — воскликнул Жорж, — что я вам говорил.

X

Жорж не сразу вернулся домой. Он пошёл