Базельские колокола - Луи Арагон

После чего госпожа Блэн с цинизмом журналиста, который добивается сути дела, стала наседать на свою партнёршу и вырвала у неё правду, всю правду как есть. Она узнала, что Пьер де Сабран был сорвиголова. Хорошо. Что он так ухаживал за Дианой, что ей пришлось умерить его пыл. Наверное, он бросился в омут развлечений, чтобы забыть её. Потом, что у него была на содержании эта девочка из «Опера-Комик», как её, та, что поёт в «Лакме»? Да, это всем известно. Что на самом деле к этой певице он был совершенно равнодушен. Ах, вот как! Что он преследовал Диану, что она оттолкнула его, что он застрелился у неё, что он грозил ей, что застрелится, но она не поверила. Всё это абсолютно между нами. Жорж предпочитает, чтобы говорили всё что угодно, но чтобы имя его жены не было связано, даже случайно, с этим самоубийством. Госпожа Блэн забыла о птифурах. Ах вот оно что, ах вот в чём было дело! Она обещала навестить Диану. Главное, чтобы мосье Блэн ничего не знал. Что вы! как можно!

В пятницу вечером и в субботу утром госпоже Блэн случилось говорить по телефону с кучей народу. С Мэри Уокер, которую когда-то оперировал Поцци, и от которой трудно было что-нибудь скрыть, и которая пригласила к себе многих друзей для обсуждения персидского праздника, что она собиралась устроить. В результате, когда в субботу после полудня Милан Попович пришёл с цветами, когда Мэри Уокер зашла, чтобы справиться о здоровье, и ещё десять человек пришли навестить больную, они увидели, что у её изголовья сидит Маргарита де Сабран. Это она ставила цветы в вазы, не допускала к Диане докучливых гостей, дала понять госпоже Блэн, что не следует засиживаться, и так далее. Вот почему можно сказать, что когда в субботу вечером в 6 часов 50 минут генерал Дорш прибыл на Орсейский вокзал, общественное положение Брюнелей было восстановлено, весь Париж рассматривал Диану как жертву, Жоржа — как человека к делу непричастного, а Пьер де Сабран уже не был центром драмы, исход которой зависел от профессора Поцци.

Генерал Дорш чуть было не опоздал на поезд. Лейтенант Дегут-Валез, только что окончивший Сомюр 34 и ехавший в отпуск в Париж, взял для него билет заранее, и он вскочил в поезд уже на ходу.

Дегут-Валез был очень милый парень, и генерал разрешил ему сесть в своё купе. Уж эта мне молодёжь! Он завёл беседу о женщинах, но лейтенант не смел разговориться. Тогда начал рассказывать сам генерал о своих былых похождениях по всему свету. «Вот, например, когда я был в Сомюре в тысяча восемьсот семьдесят восьмом году…»

После чего Дегут-Валезу оставалось только повиноваться: он заговорил о Сомюре. Не всё, что он рассказывал, годилось для ушей начальника, но ведь Дорш заранее заверил его в своей снисходительности. Дегут-Валез оказался в Сомюре с молодым Жильсон-Кенелем, с одним сахаропромышленником, с сыном владельца мукомолен, с наследником банка Нопля — словом, с кучей богачей: прошли те времена, когда армия была прибежищем нищих вроде него, и не отставать от этих людей было трудно.

В вагоне-ресторане Дорш по-отечески расспрашивал своего молодого попутчика о том, как же он выходил из своих финансовых затруднений в Сомюре. Дегут-Валез лично ничего, как-то находил выход из положения, но большинство товарищей попадали в лапы ростовщиков, а им только попадись! Может получиться как с этим бедным Пьером де Сабран.

Генерал Дорш положил себе ещё телятины с гарниром и спросил лейтенанта, что он этим хочет сказать. Как, разве генерал не знает? Этот Брюнель, у которого Сабран пустил себе пулю в лоб, очень известный в Сомюре ростовщик. Уверен ли Дегут-Валез в правильности этого утверждения? Как — уверен ли?

— Да вот, пожалуйста, генерал, у меня в бумажнике ещё, должно быть, лежит объявленьице, которое он распространяет по Сомюру. Я его сохранил на всякий случай. Да нет, видно, оно осталось в другом бумажнике. Нет, вот оно.

Не могло быть ни малейшего сомнения. Объявление было достаточно ясно. Услуги предлагались в почти неприкрытом виде. Красовалась фамилия Брюнеля и адрес на улице д’Оффемон. Дорш весь похолодел. Даже непонятно, как такое объявление не попалось журналистам. Пока что оно лежало тут вот, неопровержимое. Они подъезжали к Ангулему. Генерал выслушал все объяснения своего спутника относительно дела де Сабран, актрисы из «Опера-Комик», машины, которую ей купил Пьер, векселей и так далее.

И тогда перед генералом Доршем встала настоящая дилемма, — совсем как у Корнеля. Он вспомнил про обед у Ларю. Всю дорогу от Ангулема до Парижа он внутренне старался разрешить вопрос, как поступить. Он даже довольно строго поставил на место Дегут-Валеза, который расчувствовался и стал показывать ему фотографии.

В 6 часов 50 минут на Орсейском вокзале генерал ответил на поклон лейтенанта и механически отдал на хранение багаж. В назначенный час он был у Ларю. Брюнель тоже, со светло-лиловой гвоздикой в петлице. Начать с этого? Да нет уж, взялся за гуж, не говори, что не дюж. Итак, начнём обедать.

За салатом Жорж издалека завёл разговор о том, что было в сущности целью настоящего свидания. Он рассказал генералу под секретом всю историю про то, как Пьер ухаживал за его женой, и всё последующее, и про здоровье Дианы, про профессора Поцци.

— Должен сказать, что семейство де Сабран вело себя чрезвычайно корректно. Я только что расстался с мадам де Сабран, она весь день продежурила у Дианы, следила за тем, чтобы у нашей Дианочки был постоянно холодный, свеженький лёд на животике.

Он был очень доволен собой, Жорж Брюнель. Дело было в шляпе. Париж был завоёван, и этот старый пижон также. Жорж вспомнил, как, когда он был в казармах, такие вот старые брюзги отравляли ему жизнь.

Дорш покачивал головой. Всё произошло не совсем так, как это думал Дегут-Валез. Бедная Дианочка ни в чём не повинна. Но муж, рассказывающий ему эту историю, вот этот тип, наливающий ему коньяк «Наполеон» («Вы отведайте, пальчики оближете») всё-таки давал деньги в рост, он всё-таки ростовщик!

Дорш поймал себя на том, что он произносит это слово — ростовщик — совсем как Кристиана, когда она рассказывает о замке Неттанкуров.

Вот он какой — Брюнель! Он вёл двойную игру — и как муж и как заимодавец, а мальчик Сабран свернул себе на этом деле шею.

Для Дорша было ясно, как он обязан поступить: позже он напишет Диане, но сейчас, сегодня вечером,