Сердце под замком - Ферзан Озпетек

для тебя – пустая трата времени и денег. Заканчивались эти тирады одинаково: Аделаида заявляла, что и так слишком много ей позволяла. Если Аличе не вернется домой, мать приедет сама и увезет ее. Блудная дочь просто обязана воссоединиться с семьей! А квартиру Ирен нужно как можно скорее выставить на торги.

Звонила она, как правило, вечером, не понимая, что в это время Аличе дома не бывает. И отвечать приходилось Давиде, который как раз возвращался с работы.

– Прости, мне ужасно жаль… Я знаю, как с ней непросто. Разрешаю послать ее… куда пожелаешь, – пробормотала Аличе, надеясь утихомирить приятеля.

Вышло, впрочем, не слишком убедительно: возможно, потому, что сейчас ей хотелось только свернуться калачиком под одеялом. И если она до сих пор этого не сделала, то лишь потому, что не хотела напугать Давиде, который, едва стрелка кухонных часов указала на восемь, вышел приготовить спагетти на ужин.

Аличе тяжело опустилась на стул. Она чувствовала себя совершенно разбитой. Пришлось даже пропустить курсы актерского мастерства, настолько ей было тяжко.

– А что это ты на занятия не пошла? – поинтересовался Давиде.

– Голова болит, – соврала она.

– Ну-ка, что там такое? – встревожился жилец. – Выкладывай!

– Да нет, ничего…

Но Давиде не собирался настаивать, а лишь пожал плечами и вернулся к приготовлению ужина: убавив огонь под ковшиком с томатным соусом, забросил в большую кастрюлю, где как раз закипела вода, порцию спагетти, изрядную даже для двоих. И это его кажущееся безразличие вдруг странным образом вскрыло тонкую пленку недоверчивости и стыда, мешавшую Аличе открыть приятелю то, что ранило ее в самое сердце.

– Просто сегодня я поехала на студию, хотела сделать Чезаре сюрприз… А он…

– Сюрприз? – притворно изумился Давиде. – Ты что, с ума сошла?! Никаких сюрпризов для парней! Никогда! Это Правило Номер Один, его все знают! И что же случилось? Ты застала его с другой?

Аличе успела только кивнуть, после чего, не в силах больше сдерживать слезы, разрыдалась. Давиде был настолько тронут, что, за неимением ничего другого, машинально протянул ей кухонную тряпку.

– Давай рассказывай. Станет легче.

И она рассказала.

Злополучная идея привезти любимому трамеццини[7] пришла Аличе в голову еще с утра. Накануне у них было свидание, и, когда она спросила, какие у него планы на день, Чезаре пожаловался, что весь день проведет в павильоне и даже не уверен, сможет ли выкроить время на обед. Вот Аличе и подумала, что неплохо было бы купить что-нибудь вкусненькое и нанести ему незапланированный визит.

– Сходила за ними в ту пекарню, ну, знаешь, за Кампо-деи-Фьори, чтобы ему точно понравилось! – едва слышно проговорила она, высморкавшись в тряпку.

Давиде покачал головой:

– А потом?

– А потом, собственно, все. Я заглянула туда, где обычно проводят кастинги: никого. Уже собиралась уходить, но услышала какой-то шум в туалете и решила подождать. И тут он выходит… с одной…

– Вот же кусок… – рассвирепел Давиде. – Не представляешь, как мне сейчас хочется крикнуть: «А я говорил!» Но я справлюсь. Хотя нет: черт, я же говорил! Я предупреждал, что он говнюк! Вот послушала бы меня, не рыдала бы сейчас! А эта… ну, цаца его, какая она из себя? – В его глазах мелькнул огонек любопытства.

– Уродина! – не раздумывая ответила Аличе.

– Разглядела, значит? Да, такие на все готовы…

Аличе не смогла сдержать улыбки, но тут же снова понурила голову.

– Ну а ты что? – не унимался Давиде.

– Ничего, просто сбежала.

– Он тебя видел?

– Не знаю… То есть… Да, он взглянул мне в глаза, но ничего не сказал… И я сбежала.

– А трамеццини? – подозрительно уставился на нее Давиде. С шумовкой в руке вид у него был довольно-таки угрожающий.

– Что трамеццини? – вяло переспросила Аличе.

– Трамеццини-то где?

– На столе оставила…

– Так я и знал! Нет, ты просто неисправима! Он тебе изменяет, а ты? Оставляешь ему трамеццини! Ну же, зачем? Могла бы выбросить, отдать какому-нибудь бомжу на улице… В конце концов, сама бы съела!

И Давиде резко развернулся к плите, чтобы снять пробу спагетти. Казалось, он вне себя от ярости. А все из-за чего? Из-за какой-то мелочи, не стоящей внимания! Аличе снова безудержно разрыдалась.

– Да ладно тебе! Ничего ужасного не произошло. – Голос Давиде смягчился. – По правде сказать, ты должна быть только рада. Вовремя поняла, что он тебя не заслуживает, так что теперь можешь со спокойной душой вычеркнуть его из жизни и двигаться дальше. А представь, не поехала бы никуда сегодня – и продолжала бы верить, что этот шикарный кадр любит только тебя, хотя на самом деле он девок сотнями трахает! Лучше было бы, а?

Давиде говорил самым непринужденным тоном, не отрываясь от кастрюль на плите, и Аличе вдруг безотчетно приобняла его за талию, положив голову ему на плечо. Парень, мигом обернувшись, нежно прижал ее к себе, как мать прижимает ребенка. От этого она немного воспрянула духом. Конечно, рана была еще слишком свежа, к тому же из головы не шли последние откровения Ирен, которые Аличе прочла пару дней назад. В теплых объятиях она почувствовала себя уже не настолько одинокой и, постояв так еще немного, наконец отстранилась, позволив Давиде слить воду, добавить соус и положить ей щедрую порцию спагетти.

– Знаю, ты не голодна, но придется постараться, – велел он, наполняя и свою тарелку.

Повторять дважды не пришлось. Аличе с самого утра ничего не ела, так что слюнки потекли уже от одного запаха. Все невзгоды и обиды мигом забылись: спагетти Давиде оказались способны излечить что угодно, даже сердечную боль.

Стоило поесть, как мысли прояснились. Жилец был прав: если Чезаре ее не любит, лучше об этом знать, чем жить во лжи. У нее хватило глупости поверить, что такая большая шишка может увлечься таким ничтожеством, как она, девчонкой с кучей недостатков, каких вокруг тысячи. Даже съемки в массовке на пару часов, которые устроил ей Чезаре, и те оказались чересчур сложной задачей.

Наверное, мать права. Аличе просто недостаточно хороша, чтобы быть актрисой, не говоря уже встречаться с таким парнем, как Чезаре. И о чем она только думала? Нужно поскорее забыть об этом и сосредоточиться на настоящем, на бесчисленном множестве приятных и неожиданных радостей: чудесной тетиной квартире, новой жизни в Риме, Давиде, Марио, Леле, Камилле…

Ей вдруг вспомнился странный, хаотично развешанный по стенам дневник Ирен и особенно последние слова, полные отчаяния и боли. Аличе представила, как тетя в одиночестве бродит по дому, как ее шаги гулким эхом разносятся по пустым комнатам, как вера в возвращение Танкреди превращается во все