Некоронованные - Дмитрий Георгиевич Драгилев

– Пардон, но мы тоже шастаем, еще как! – Ким не пикировался, но, не желая затевать спор, слушал вполуха.

– Ну, во-первых, мы здесь не вполне эмигранты. – Улучив момент, Дутцев легко запрыгивал на самого преданного конька. – Здесь уже когда-то славяне жили. Гевеллы. Гавеляне. Венды. Стодоряне. Теперь лужицкие сербы живут. Мы трое где познакомились? В Берлине? Ха. То-то же. В Дункельвальде, в Вердере…

– Больше нечего вспомнить? – В пламенную речь врезался вздох Панталыкина.

– Вспомнить всегда есть что. А вот вздыхать нечего! Вздыхают самые тяжелые люди, – перебивал Дутцев. Но сразу же умолкал, чувствуя, что начинает цитировать собственную подругу. Он как будто ждал рябчиковского нападения – тот знал наизусть все фразы Ребекк и Непостижимок.

«Кто по какой жизни вздыхает, – досадуя, думал Павел и начинал теребить в руке ничтожный предмет, чаще всего картонный, иногда задумчиво рисуя на нем что-то, будто готовясь к докладу или набрасывая статью. – Жизнь в девяностых будила, бурлила и почти всем дарила горящие путевки. Она их делала почти неизбежными. Для одних начинался экстаз польских и китайских рынков, у других появилась первая свежая опция побегать по горячим точкам с оружием табельным и не очень, у третьих побаллотироваться в Думу, четвертым удалось заняться практической финансовой геометрией, жонглировать партиями товара, отстреливаясь, сожрать конкурентов, стремительно разбогатеть или стремительно профукать все деньги. Уезжал разный народ. Кто куда. Дойчланд оказался одним из самых близких и самых противоречивых шансов, спорных версий цели. Векторов и факторов. Ведь кого ни возьми: хоть наших, имевших отношение к истории этой страны, хоть самих немцев – везде одно противоречие. Все возвращается, повторяется. Сначала ехали от бандитов, потом ехали как экспаты, теперь…»

Желающие догадаться, о чем думает Дутцев, в телепатических способностях не нуждались. Вполне хватало вращения в его обществе. Тема стала магистральной, излюбленной. Уже десятки раз Павел мусолил ее с друзьями и недругами, публиковал эссе, возвращался к больному вопросу снова и снова. Поразмышляв, Дутцев восклицал:

– Обычно мы помним о русских заслугах в деле победы над фашизмом, освобождения Европы, взятия рейхстага. Хотя в Берлине в это время самым наглым образом успешно работали, сотрудничая с нацистами, разные проходимцы.

– Это кто же? – оживлялся Игорь.

Дутцев отвечал словно по бумажке:

– Киношники Туржанский, Чет, Колин, Энгельман, певец Морфесси и прочая сволочь. Огласить весь список?

– Постой, ну разве можно так огульно! – Прозвучавшие имена Панталыкину были неизвестны и, кажется, безразличны. Но от скорости и безапелляционности Дутцева что-то внутри начинало кипеть.

Павел делал глубокомысленную паузу, потом принимался вслух философствовать:

– Странная страна. В конце концов, я а) не историк, b) не свидетель, с) не политик и d) не эзотерик и на наноуровне не знаю, что происходило вчера, поговорим про сегодня. Что мы имеем? Во Берлине-городе.

Дутцев, сжав пальцы в кулак, начинал разгибать их:

– Там, где тебя готовы взять на работу и где хочешь трудиться сам, там нет бюджета. Не успеешь устроиться, тут же начинаются проблемы с финансированием, зарплату задерживают, фирма уходит с рынка, гонорары вообще не платят. Количество бомжей растет не по дням, а по часам, в метро уже нельзя войти, такая вонь в нем. Вечно газеткой своей торгуют. Или просто мелочь клянчат. С трамваями не легче. Ведь кто-нибудь обязательно умудрится, например, перевозить мебель в трамвае. Мне недавно особенно повезло. Самую древнюю серию – ее уже давно надо было списать, узкую до предела – сгрузили на линию, которой я всегда езжу. Кто-нибудь знает? На остановках водитель выбегает из своего кокпита, чтобы стрелку вручную переключить. В этой старой гусенице ни помещаются ни велосипед, ни ходунок, ни багги, ни роллатор. Тем не менее половина трамвая уставлена колясками укуток. А что делать с ними, с укутками-кутанками, с тетками в хиджабах? Им же тоже жить надо. Машины не у всех. Можно гримасу скорчить. У некоторых искушенных белых баб есть образ под названием «Ты мудак». В репертуаре реакций. Умеют они как-то особенно жутко перекосить рожу, сместив по оси носогубный треугольник и одновременно воткнув язык куда-то в щеку. А можно посмотреть по-другому. Хиджаб – как защита от вируса, кордон для эболы, например. Правда, безопасное расстояние друг от друга в нашей трамвайке все равно не соблюсти. Самое смешное – читать в газете о том, что кто-то радикализировался. Причем как радикализировался, не поясняется. Жил-был парень – обычный или хороший, наверное, муж вот такой укутки, никого не трогал, дышал свежим воздухом, свободным, европейским, а потом ни с того ни с сего необратимые процессы у него пошли. И превратился он в свободный радикал. Почему? Ответ из двух букв. Ха-зе. Халифат его знает. Или Хуучин Зальтай. Наверное, хунд беграбен[22] на химзаводе. Глобальное потепление. Как говорит Кислицын, пять с половиной месяцев в году – ноябрь. Если бы июнь или май, а то… Календарь четвертый, паравоенный. Пятый, военный, еще грядет. Едем дальше. Выдвигается следующая гипотеза. Удельный вес уродливых теток превышает все мыслимые пределы. Но по укутской технологии всех красоток нужно под чадрой прятать, под вуалью. Стало быть, не завуалированный сухой остаток может быть только сухим. Без глаз с поволокой. Зато бесплатный интернет, быстрый и общедоступный – накось выкуси. Но зачем интернет ваххабитам? Да вот, кстати, следующая тема. Дефицит стекловолокна. И денег в бюджете. А ведь Гребер прав, Дэвид Гребер. Не надо путать деньги с полезными ископаемыми. И с редкими артефактами. Тем не менее на строительство трех станций метро уходит три пятилетки. Аэропорт новый вроде как соорудили, а открыть не могут. Хотя каждый год на одной и той же трамвайной ветке рельсы меняют. Видимо, что-то пилят. На любое предписание найдется то, которое все снивелирует. В неразвитых странах взятку дать можно, чтобы нужное с места сдвинулось, тут… А еще моде подвержены о-го-го как. Рюкзачно-ранцевая культура. Чтобы в трамвае, сохранившемся благодаря ГДР – в Западном Берлине его в свое время под нож пустили, – рюкзаком соседу по морде хрясь… Ну, не по морде, так под носом. Стоило кому-то сказать, что краситься нельзя, – краситься перестали. Помните, несколько лет подряд девки зимой щеголяли с голыми животами, в куртчонках, прикрывавших только бюст, в штанах на бедрах, из которых задница вываливалась? А теперь все шлындают в кедах с открытыми щиколотками. И еще в Hotpants. Спрашивается, что лучше – Hotpants или хиджаб?

Пока Дутцев, на немецкий лад жестикулируя, толкал такую или похожую речугу (в этом Павел поднаторел благодаря регулярным диалогам с Рябчиковым и газетному промыслу), Кислицын, как правило, отмалчивался. Комментарии его оставались в пределах