Некоронованные - Дмитрий Георгиевич Драгилев

– Говоришь, наноуровни? Жизнь пошла интересная. Даже сим-карты разваливаются на мелкие части, – жаловался Ким, то и дело выдавливая чип из соответствующей ячейки мобильного телефона да поглядывая на собственные пуговицы, одна из которых обязательно болталась на честном слове. Затем в разговор возвращался Игорь, сетуя на безденежье: совершенно нет учеников, старые разбежались, а новые не нашлись.

– Лично мне не нужны инструкции по радикализации, – уточнял он, – у меня и так стресс, потому что я всегда живу как на конкурсе.

Одним из самых идиотских эпизодов своей немецкой жизни Панталыкин считал незнакомство с художницей Сарой Хаффнер, дочерью известного мятежного публициста. Точнее говоря – знакомство, погибшее в зародыше. Играл – таперил Игорь в одном из баров Вильмерсдорфа. Хаффнер, тусившая в шарлоттенградских кварталах, зашла в бар в тот самый вечер, когда там Панталыкин сидел за клавишами. Сказала ему что-то лестное, упомянув про русские интонации в песнях Леонарда Коэна, Тома Вэйтса и Паоло Конте, и даже оставила свою визитку. Однако Игорь не придал этой встрече никакого значения, потому что принял. Принял на грудь, а неожиданный визит известной посетительницы – за очередные подлые происки многочисленных городских сумасшедших.

Не одному Кислицыну было ясно, что Игорь слишком много пьет. И потихоньку спивается. Трезвому образу жизни мешали невостребованность, амбиции, перфекционизм и полная непруха на личном фронте. Прозябать на вторых и третьих ролях Панталыкина не устраивало, выйти на первые не получалось.

– Вон однокашнички мои добились на родине гораздо большего, чем я во лесах гевельских. И никому я ровным счетом не нужен. Даже собственной женушке, – еще до развода рыдал пьяными слезами Игорь.

– Да успокойся ты уже! Раз ты здесь, а жена твоя в России. И вообще радуйся. Она больше денег не требует? Не требует! Перевезти себя не просит? Не просит. Ученики у тебя есть? Есть. Это же звучит гордо? – убеждали его.

– Как есть? Говорю – вышли все!

– Но ведь те, что были, теперь твоими могут считаться воспитанниками! Они же у тебя музами напитались?

– Велика важность, – парировал Панталыкин, – Шуберт тоже дочерям Эстергази преподавал, и что? И вообще. Нынче учатся по ютубу. Видеохостинг – наше все. Там подробные инструкции даются. Пальцы засняты сверху, крупным планом, и медленно расшифровывается, на какие клавиши нажимать.

Панталыкин не кокетничал. Он шарахался от утешительных похлопываний по плечу и от назидательно-голословных наставлений, зная прекрасно, что коллеги попроще уже забросили музыку. Переквалифицировались. Кто в управдомы пошел, точнее, в домовладельцы, кто в программисты. Иной халтурщик и раздуватель щек успел сколотить себе состояние, перегоняя машины. Причем незаметно для окружающих.

Дутцев превратился в газетчика. «You can be better than you are, You could be swingin’ on a star, – подначивал его Игорь. – Будь таблоидным ястребом, если не удалось выбиться в Бинги Кросби или Брюсы Уиллисы». – «Радуйся, Игорек, – платил той же монетой Дутцев, – в отличие от тебя, у меня был только один шанс остаться в музыке – перелистывать ноты. Стать членом жюри мне не грозит, хотя критик охотно рядится в тогу арбитра. Так или иначе – одно нас по-прежнему объединяет: пресловутые вольные хлеба».

Паша статьями стал промышлять недавно – до этого играл в кабаках, диджейничал, переводил с языка на язык, писал по заказу аранжировки. У него в резерве всегда найдется какой-нибудь подходящий комментарий, объясняющий фактическую перемену профессии. Обычно такой:

«На самом деле как автор я тоже никому не нужен. „Мамаша Кураж“ написана, русский Театр имени Алессандро дель Фине возглавила неподражаемая Минерва Мэйфлауэр, в немецком Театре имени Пешкова успешно работает Мишель-Багира-Бронислава-Каталея Вюрцман, приехавшая в Тевтонию в более юном возрасте, чем мы, и владеющая языком на уровне родного. Но есть надежда, ведь нынче каждый Homo Scribens, даже безграмотный. Если верить лучшему романисту прошлого века Евгению Сазонову, человека в писателя превращает сама писанина. А коли пишешь не о себе, но претендуешь на причастность – к злобе дня и документализму, то ты уже как минимум блогер. Да и лабухи больше не котируются, только трутся по злачным местам в грусти полной, питейным заведениям не требуясь. Развлекатели теперь переместились в метро. Спускаешься туда – „Светит месяц“ слышишь. Выходишь через пять станций, а там тот же гармонист уже фуги фигачит. На ковре-самолете добрался. Или, может быть, брат-близнец помог. И как не устают? С утра до ночи одно и то же. На моем отрезке пути – сидят по флангам. Им бы девочек подкинуть, для подтанцовки. Своей рукой раздвину я меха, они красны, как гребень петуха. А кабак живет аккуратной жизнью без всякой музыки и сильно не тужит. Ибо сказано, что пивная стойка сама передает стук и сигналы, вполне годящиеся (распадающиеся) на три главные роли: мелодии, ритма и темпа. Шш-и-и-и – первый сигнал. Это пиво вылетает из крана. Дзинь – сигнал второй. Это звенит стеклянная кружка, встретившаяся донцем с мрамором стойки. Шлеп – третий кардинальный звук. Это пена падает с кружки на пол. Ну и, наконец, бум, четвертый сигнал, завершающий – кружка попадает на стол к заказчику. В природе ничто не пропадает. Даром, что ли, уменьшилось количество стука в других местах – часовые и железнодорожные стрелки да стыки почти поют. Или молчат. По-прежнему стучат лишь очень бдительные соседи».

Сидя в бистро и вспоминая все это, Кислицын внезапно понял, что вольными хлебами он бы не тяготился. Хотя в далеком прошлом хотел, чтобы у него все было как у отца – не спринт по пересеченной, а карьерный старт по распределению, бюджетная организация, штатное расписание, нормированный рабочий день. А ведь на самом деле такими днями Ки Бо похвастать не мог. Менялись времена и страны. И лишь один фактор не давал сбоев: в отцовскую эпоху очень многое решали знакомства и блат; теперь тоже наиболее важные вещи редко удавались без связей. Киму помогли устроиться в фирму, где он, по счастью, сумел задержаться. Кислицын-младший и сам помогать старался, что было сродни филантропскому альтруизму: в диаспоре этим блистали немногие. Игоря он вообще хотел раскрутить-распиарить, однако продюсерское агентство, в котором работал Ким, Панталыкиным не увлеклось. Не заинтересовалось, не прониклось. Мало ли великих пианистов вокруг рыщет. Виртуозы сплошь. Но поскольку одиночные усилия ощутимых результатов не приносили, Кислицын подключил Павла, чтобы тот писал статьи об общем товарище.

Первый дутцевский репортаж носил название «Лесами гавелян». «О ком это?» – интересовались у него ошарашенные берлинцы, сутками сидящие в фейсбуке виртуозы шапочных знакомств, давно пресытившиеся, забившие на чтение газет и не готовые к таким странным заголовкам. Предвкушая Пашину реакцию, на помощь