Некоронованные - Дмитрий Георгиевич Драгилев

треснуть от фруста, оглядываясь на пройденный маршрут и затерянный в степи почтовый ящик, который жив, несмотря на то что жесткий диск переполнен и перезагрузка назрела. До которого добрался странник от мужеложца Шуберта и натурала Вильгельма Мюллера. Хотя не до почтового ящика он добрел, а просто почтовый рожок услышал. Как его звали, кстати, странника? Безымянным остался. Был ли он геем? Не думаю.

Следующая задача – пробраться бочком в собственную квартиру. Почему бочком? Чтобы вещи на тебя не посыпались. С треском. Причем даже не с антресолей. Короче говоря, пробиться через гримасы льдов, их скопление в мысленной бесконечности, равномерно нераспакованную мебель и прочие безграмотные факты. Но почему в собственную квартиру, если она съемная и платишь за нее ежемесячно? Потому что это уже подробности, которые опускаем. А находясь внутри, нужно в очередной раз изо всех сил задуматься над такими сложными или сладкими (кому как) вопросами, как бином Ньютона, геном России, гений Джойса, притяжение секса и «Исламей» Балакирева. С пониманием отнестись к словам Ирины, руководительницы воскресной школы. Однажды она разошлась. Нет, не с мужем. На вручении сертификатов называла каждого ребенка самым обаятельным, обязательным, привлекательным, юморным (особенно упирая на это слово), а к стоявшему рядом преподавателю изо (формула из трех букв) почему-то применила эпитет «незабвенный». Вот какие интересные итоги бывают у занятий рисованием. Но самые интересные результаты запечатлели зимнюю дорогу. Что-то темнеет на плоскости, по которой рассыпан холодный рис. Три буквы как три карты. А если пять букв, то может и «война» выпасть. Оффтопик или тупик?

Холодный рис. Холодный лес. Заповедный лес. Темный Джойс. Труднодоступный секс. Замкнутый круг. Коварный вирус. Дай пять. Дай, Джим. В чем внутренний, скрытый посыл «Зимнего пути»? Точнее – тайная, странная, заветная мысль странника. Немецкого странника. Ведь наш едет отрешенно, пусть томясь, пусть не без надрыва, но он не брошен на произвол. И кучер у него есть или ямщик, и бричка-телега, и коняга, и направление какое-никакое имеется, конечная цель маршрута. Да, дорога мрачная и погружает в равномерную, усыпляющую качель остинатности. И все же нашего спасают цыганский быт и задор. А немецкий товарищ путешествует один-одинешенек, движется имярек весть куда, к монахам, спешившись и в то же время внутренне надеясь на что-то. Хотя у него не бричка, а обреченность. И даже дна не может обрести. Однако немец-странник не просто ламентирует, он еще льстит себе, так сказать, тешит душу и голову думкой, что любимая в какой-то момент опомнится, раскается, рискнет, вскрикнет и спасительно ринется ему вдогонку – на лыжах, на лошадях, на вездеходе, на чем-нибудь. Дымящейся пулей на вздохе – вот что важно. И чтобы мотив щемящий, обязательно щемящий!

Как говорил Карл – не Маркс и не Данишевский, но поэт, – нет ни в одном алфавите букв, пригодных для того, чтобы начертать интонацию вздоха. Его траекторию. Их вообще нет в природе. Однако соединение двух проблем или, если угодно, двух комплексов проблем – твоих с ее собственными – должно давать какой-то выход, как два минуса дают плюс. Дают они плюс или я что-то путаю, ошибаюсь? Подскажите, друзья-физики.

Впрочем, у Мэй проблем не было. Не было их и у Клэр. Счастливые женщины. На вес золота. Разве можно бесстрастно расстаться? Особенно с такими. Тем более когда ждут великие дела. Разве могут великие дела помешать? Человечество давно заблудилось в трактатах и трактовках. Глюковский Орфей поет все-таки довольно весело и мило, чтобы не сказать довольно поет. И это после того, как Эвридика оказалась окончательно потеряна для него, потеряна в своей осязаемой сущности. Ее можно только оплакивать. Но где же плач? Только не ссылайтесь, прошу вас, на древнюю и высокую музыковедческую теорию аффектов. Если в состоянии аффекта Орфей способен подарить зрителю вполне осмысленный сладкий мотив в мажоре, значит, древние люди особыми категориями руководствовались. Или, как говорит одна непостижимая молодая особа, «нет чистого плюса и чистого минуса. Добро есть зло. Зло есть добро. Темная материя положительна или отрицательна? Броуновское движение положительное или отрицательное? Оно просто есть. Ты знаешь больше, чем говоришь. И злишь меня, чтобы я сказала больше, чем хочу. Это положительно или отрицательно? Человек, говорящий остальным, что не желает их беспокоить, в сущности, жутко одинок и действительно стремится потревожить кого-нибудь. Это положительно или отрицательно? Забудь о положительном и отрицательном. Их нет».

Стало быть, прав был бард: «Зло борется со злом». С какого ни переводи. Хоть с древнегреческого. Глобальный нарратив войн и насилия, увы, имеет собственную наглядную, точнее – неприглядную практику «перевода», в форме чудовищных или героических региональных историй, складывающихся по большому счету из личных парадигм, из персональных людских решений. Похоже, что я сейчас опровергну мнение непостижимой особы и расскажу больше, чем знаю. Для начала попробую охарактеризовать одиночество исполнителя на хлопушке. По-итальянски она называется «фруста», по-немецки – хлыст, по-русски ее еще величали бичом. Во как, ни много ни мало! Ибо – да здравствует вездесущая и всеведущая Википедия – хлопушка есть ударный муз. инструмент, деревянный идиофон с неопределенной высотой звучания. Кто играет на идиофонах? Правильно, только идиоты. Хлопушка устроена wie folgt[27]. Две деревянные пластинки соединены между собой у основания. Как вы уже догадались, в той части, где они не закреплены, становится возможным их резкое столкновение друг с другом. Пластины раньше или позже встретятся, неважно, когда это произойдет – сегодня вечером или двадцать лет спустя. И эта встреча никому не понравится. Добытый в результате звук будет похож на удар хлыстом или пальбу из какого-нибудь револьвера. Или из немецких самозарядных – маузера С-96, пистолета Дрейзе, придуманного Шмайссером-старшим. Густав Малер любил подобный эффект, использовал в своих симфониях. А кому наследовал Малер в песнях? Тому же Шуберту. Странствующий подмастерье, пилигримничающий валторнист. По местам боевой славы братьев Гримм. Гримасничающий. Аккомпанируя себе на хлопушке, можно напеть старинное: «Тоска – одна из преданных подруг, / Кнутом поскачет, мощным и вощеным, / Ответом, отыскавшимся не вдруг, / И безальтернативно воплощенным». Субъекты, не сумевшие привязать себя друг к другу, больно ударились незакрепленными частями. Или – в продолжение призыва «давай просто работать»: «За дело примитесь, забудьте о нервах, / о глупых ферментах, гормонах и горнах, / о чувствах, как чукчи забыли про нерпу / и тянут кефир на далеких пригорках»… Вот оказывается, как легко бывает вернуться к ним, к эскимосам, которые почти нансены. Я бы сказал, нансены ежедневные. Нанонансены. Крохотные первооткрыватели, почти невосприимчивые к холоду. Но нанесены на карту. Эндемики. Стоит только