Некоронованные - Дмитрий Георгиевич Драгилев

Наклеенные в простенках, а может быть, в окнах «Их разыскивает полиция» (будем считать, что они там были), висели плакаты с портретами вполне достойного, благообразного господина. Самоуверенный абрис с апломбом, под стать Бальмонту, на Джейка совсем не похож. Есть даже имя – Петр Пятков. И… «Wanted»! Откуда оно взялось, это фото, сделанное в неведомом ателье? Подбросили? Говорят, что прислали коллеги лондонских констеблей – сыщики из Парижа. Или отличилась Нина, с которой Джейк только что делил скамью. Подруга красавца Стенцеля, полгода назад погибшего в перестрелке. В самом деле снабдила Скотленд-ярд такой уликой? Не продешевила, страху напустила на весь истеблишмент. Ведь цель Пяткова, если верить тому, чем бахвалилась Нина, – теракты. Убийства и поджоги на Даунинг-стрит, пожары на Пикадилли, взрыв Букингемского дворца, Биг-Бена и мостов через Темзу могут испугать и раненого обывателя, и любого раннего глобалиста, и древнего любителя брексита. Нет, джентльмен солидный, осанистый, выражение лица активное, посадка головы – на зависть любому лорду. Отличный костюм. Заметна некоторая одержимость. А не должны ли отпетые анархисты иначе выглядеть? С другой стороны, Стенцель… едва ли он походил на бродягу! Впрочем, и Джейк Питерсс хорошо смотрится. Пока еще горазд носить щегольские усы и даже розу в петлице. Хм… Итак, снимки шесть на девять. Есть и побольше, как с доски почета. Но кто на них запечатлен все-таки? Живьем данного товарища не видали. И не живьем тоже. Ни до, ни после. Полная мистика. Кто-то шепчет: главарь – вымышленный, для отвода глаз. Как и царь ненастоящий. А может быть, агент-провокатор, подосланный питерской охранкой. Предатель Пятка. Ведь исчез бесследно. Или псковский анархист, родственник большевика Пятакова. Художник по профессии. На балтийских берегах нынче популярен совсем другой живописец. Фамилия его немецко-еврейская: Розенталь. Зовут Яном. Смутьянам не симпатизирует.

– Меня уже оправдали однажды. Четыре года назад, по обвинению в организации покушения на директора маслобойного завода. Я твердо знал, что оправдают и на сей раз, – тихо сказал Джейк.

Клэр опять подарила улыбку:

– Мне импонирует ваша уверенность.

СВЕТ С ПОДОКОННИКА

Стёк, как стекает свечной нагар. Русско-балтийский календарь в простенке квартиры, составленный с оглядкой на явного монгола внутреннего храма Хуучина Зальтая, пестрел афоризмами, мудрыми мыслями, карманными цитатами мастера Нууца, поэтическими строчками. «Оставьте ж мне мечты. Ни словом и ни взглядом сердечной теплоты не отравляйте ядом…», «Чужим пришел сюда я…», «Spiel nie den Klang, den Du nicht wirklich willst»[30].

Немецкий и русский языки были главными в Лифляндской губернии, оспаривая первенство друг у друга, соревнуясь в собственной значимости. Du – с большой буквы, хотя в немецком и так полно прописных букв, заглавных. Для каждого существительного…

Когда это было? Тогда, теперь? Может быть, в календаре встречались изречения Льва Толстого? В декабре десятого года латыш Стенцель погиб в Лондоне. При перестрелке. В стычке с полицией. А латышского парнишку Ивара Смилгу, едва достигшего совершеннолетия, взяли в Москве за участие в демонстрации в связи с кончиной яснополянского Льва, почившего в Астапово, на руках у великого латыша Ивана Озолина. Любезного, милейшего Озолиня Яна, скромного железнодорожника, бескорыстного станционного смотрителя, многодетного отца, который и трех лет не протянул, потрясенный уходом зеркала революции. Озолинь благословил начало музея, а Смилгу жандармское управление быстро зачислило в ряды самых зловредных элементов.

Латыш Джейк в эту пору жил уже не в Курляндии, и не среди немецких существительных в повседневном разговоре нижних саксонцев вращался он, но у дальних родственников последних – англосаксов. Ходил по лондонским улицам, проходил по делу попытки ограбления ювелирной лавки Генри Сэмюэля Харриса на улице Хаундсдитч. Не выговоришь. Этакий дикий пес (по-русски), хунд (по-германски), сунс (по-латышски). Сочельник встретил в участке, подозреваясь в соучастии в убийстве сразу нескольких полицейских, пытавшихся предотвратить ограбление. Как пособник и член вооруженной банды, палившей из самого современного оружия – маузеров С-96 и одного М-1907. Тогда и был найден Стенцель, воспользовавшийся почему-то Джейковым пистолетом…

На очередной виньетке отрывного настенного календаря, предпосланной декабрю, взору мог бы открыться какой-нибудь фамильный герб. В верхнем белом поле черный ворон. В нижнем – серебряно-червленая шаховница. Или картина Яна Розенталя с цитатой. И подпись: Бруно Анжелини, французский пианист.

Прав Анжелини, прав. Non suonare mai un suono che non desideri davvero. Ne joue jamais un son que tu ne désires pas vraiment. Избегай нежеланного тона.

А если посмотреть на этот вопрос с другой слоновой башни? Если, допустим, у тебя хлопушка случайная в ладонях и играть ты на ней не умеешь? Интересно, сочетается ли внешность бравурного Анжелини с кем-то из традиционных персонажей, держащих поляну и уже занявших места на виртуальной доске почета, – с приметами Чижика, Бриля, Брукмайера или Клауса Дольдингера? Сенсея Хуучина Зальтая, в конце концов. Их тоже разыскивали. Кто? Художественный бомонд, творческая элита. Нашлись? Вполне.

Башни разные бывают, как и вышки. Кажется, что высоты командные календарные, наподобие спичек серных, довоенных, безопасных, фабрики Лапшина, которыми, говорят писатели, даже зайца научишь мировой пожар раздувать, сдаются в богемном мире сами безоговорочно и в плен определенным лицам, типическим героям, ложатся под них, титанов. Поскольку высоты, что твои дроссель-индукторы, автоматически считывают положенных покорителей, чипы уже встроены, сканируется штрихкод, идентифицируют, опознают… У креативной доски почета явно есть свои фильтры, своя биометрическая технология. Причем очень темная, подслеповатая, вполне мистическая. К тому же зайца вроде бы – так утверждают – бить надо прямо по голове. Мол, это все равно что лупить по камню, сильно похоже, дабы надлежащую статую вытесать, скульптуру. «Но сколько можно бить? Может, хватит?» – воздела руки однажды рижский поэт Вера Панченко, исколесившая Сибирь и Дальний Восток. Не лучше ли лепить, ваять?

В других областях социальной шкалы с принципом раздачи призовых и спальных мест, пропусков и мандатов, башен, коней и слонов, шхун, челнов и лодий все обстоит прозрачнее, прочнее, проще. Успех бизнеса зависит от коммерческой сделки. От смекалки и закалки. От смелости и зоркости. А в творчестве художественном где расчет не в счет? Что предопределяет победу здесь? Какое жюри? Знания, талант, юмор? Кто выигрывает? Справившиеся с волнением. Те, кто каким-либо образом успел вскочить на подножку. Или те, кому подножек не ставили. Либо господа, на которых поставили, как на рысаков. Или без всякого тотализатора поддержали. Сходство, допустим, между Монтгомери Клифтом и Оуэном Уилсоном вполне очевидное. Внешнее. Бывает и другое. Дин Мартин и Перри Комо наследовали Бингу Кросби своей расслабленной тембристостью. Живет простор повторами, дублерами? Но ведь не нужны клоны в литературе!

Иногда могут помочь старики. Только общаться