Некоронованные - Дмитрий Георгиевич Драгилев

дней, за сутки до роковой встречи на Крещатике деникинцев-всюровцев и петлюровцев, покинуть город. В канун первой осенней зари пешком с Татарки по одному из мостов, длиннющему – не в пример рижским и питерским. Кажется, его прозвали здесь Мариинским, в честь вдовствующей императрицы Марии Федоровны, присутствовавшей тридцать шесть месяцев назад при закладке. Мост оказался изрядно потрепан, в отличие от широкого гидротехнического сооружения имени Аманда Струве, возведенного хоть и в прошлом веке, но под образцовым гнетом самых современных технологий. Тот победно сиял прямоугольными фермами в низовьях, у Дарницы, почти на виду у приближавшихся с юга-востока частей белогвардейцев, ратовавших за пафос и прок «единой и неделимой».

Эстафетные дни потрясений, зверств, мытарств, угар войны. Кияне пробовали укрыться хотя бы на кухнях, предположив еще в мятежном девятьсот пятом, что квартирный камбуз вполне способен бункером послужить. Однако в домах прятаться тяжело, за тобой всегда прийти могут. Либо свои, либо чужие, по доносам или облавами-рейдами. Другое дело – городские и пригородные усадьбы, дачи, парки-рощи, рыбацкие хижины…

К моменту приезда Джейка обстановка накалилась до предела. От деникинских воззваний монархиста Владимира Зеноныча, генерал-лейтенанта войск Директории, Чрезвычайке во главе с рьяным и яростным Лацисом делалось неуютно, непримиримость пенилась. «Никто не смеет на улицах рта раскрыть для справедливой критики, а если кто осмелится, тотчас тащат в ЧК, где ежедневно расстреливают и пытают по несколько десятков невинных людей», – кричали листовки. В них Зеноныч, заливавший за воротник в перерыве между боями, обещал расправу только активным большевикам и особо упрямым красноармейцам, уверял, что крестьянскую землю помещикам не вернут, рабочих не тронут. К украинцам не обращался вообще, а евреев просил выдавать своих, «издевавшихся над трудовым народом от имени трудового народа». Угрозу коммунистическим активистам повторял как ритурнель или заповедь, выделив строчными буквами. Позже выяснилось, что и у Зеноныча суд скорый, рука горячая, тяжелая, отправляет красных в расход без тщательных церемоний, в детали и обстоятельства не вникая. Нет чистого плюса и чистого минуса. Добро есть зло. Зло есть добро. Темная материя положительна или отрицательна? Броуново движение положительное или отрицательное? Они просто есть. Забудь о положительном и отрицательном.

Незадолго до киевских дней в петроградском огороде Джейк блефовал, брал обывателя на арапа, опубликовав в нескольких июньских газетах липовые приказы с мнимыми расстрельными списками тех, у кого было найдено и изъято оружие. Горожане струхнули, купились, сами принесли всё. «Я не производил расстрелы потому, что считал их совершенно нецелесообразными», – рассуждал Питерсс, говоря о шестерых казненных. А в Киеве – нет, не дядька, но сын дяди, иными словами – кузен одного знаменитого пианиста, профессора, которого Белый упоминал в стихах, конфидента Толстого и Озолина, сам большой человек, юрист и университетский доцент, бывший эсер и депутат Центральной рады, прежде чем уехать в Берлин, хватался за голову… Ведь в матери городов не просто по-площадному пугали, тут общую могилу рыли и свели в нее, наверное, несколько сотен. Мир насилья мы разрушим, как же, как же. Как бы не так, абстрактный гуманизм. Местная Бастилия уцелела, не срыт Лукьяновский замок, дворец, где в прошлом всякий якобинец сидел – Кибальчич, Дзержинский, Урицкий, Луначарский, Бауман, бежавший отсюда, Винниченко, Грушевский. Да еще и многочисленные чекистские подразделения по-прежнему лихо работали: уездное, железнодорожное, особое, «китайское»… Хотя восемь месяцев назад «проект Питерсса» предусматривал ликвидацию уездных Чрезвычаек… В саду особняка сахарозаводчика-мецената стреляли особенно усердно – в тылу дома с кариатидами, догола раздевая пленников. Какая сволочь – изобретатель почетный! Изобредатель. Неужели Джейк вляпался, а позже забув, япона мать, йохайды[35], и первенство не у наци – птенцов фрайкора, чьи молодчики недавней зимой мешкавшую Розу Люксембург ни за что, за либеральничанье шлепнули… А тут, получается, свои палили в силу производственных соображений или нервишки с пол-оборота, любители крайних, крутых и им подобных? Или это все-таки слухи? Добро есть зло? Зло есть добро? Материя, движение Броуново, полюса… Архикультурный голоцен / По плачу вдов оценит свару. / Мы гоним клячу прямо к яру / В архипелаговом венце.

Через Днепр переправлялся Джейк не один, с отрядом. Дурман вымалчивая и воображая, что идет на дым от дальних костров, светлых рубежей, последних паровозов, растворившихся в косой ночи. На левый берег. Берег всегда был левым. Или пустым. За отрядом увязалась Ксана, сестра милосердия. Действительно увязалась? Со скитальцем ты пустилась / в путь неведомый теперь. Врачей, фельдшеров, медсестер отступающие большевики старались вывезти, с собой взять. Будет кому выхаживать Джейка после ранения, которое случится вскоре, и с новой женой – Тоней, белорусской учительницей, познакомить. Я дивлюсь, когда за лесом / хмурый день встает опять. / Как в объятиях скитальца / можешь ты так сладко спать? // Ни ты знаешь, кто он родом, ни – куда судьба ведет…[36]Дивлюсь я на небо… Слова песенные, старинные и поновее, местные или родные, от пастора Ниедры, которому большевики в мае проиграли Ригу, на полной громкости, Рига ведь гремит, слова, застрявшие в голове, прихваченные, уцелевшие в мясорубке, в густоте событий. Хештеги опознавательные. Телеграфная горячка. Недостойных действиях зпт противоречащих интересам борьбы зпт партизанщине зпт кустарничестве зпт халатности зпт расхлябанности зпт неразберихе зпт фоне эшелонов беженцев зпт особенно киевских… «Не рухнем? Валко очень!» – «За мной следуйте». За вами? Но куда? Долго не истлевала газета, то ли «Вільна мова», то ли «Свободная молва», где раньше печатались Брюсов, Куприн, Горький, Чуковский. Газета сообщила, что Питерссу каюк, попутно обозвав Джейка экс-агентом царской охранки, будто бы прикончили его сами чекистские комиссары. Накаркала. Однако не безвестный же газетчик включил программу self-cancelling, завел новую кривую пружину экзекуции в лишнем будильнике Хуучина Зальтая, в ходиках, закуковавших двадцать лет спустя.

Совсем другой журналист, американец Рис Уильямс, полагал, что Джейк способен одолеть наиболее опытных. Как-никак летом девятого-надесять года оказался Христофорыч правой рукой чудесного грузина в Петрограде, но… В последний раз общаясь с Луизой Брайант, достал Питерсс из ящика стола козырный предмет, приходившийся родственником банальным чудищам с маркировкой С-96 или М-1907. «Вот, смотрите, – сказал он, – я мечтаю о тех временах, когда эта штука не найдет себе применения и ею никто не сможет воспользоваться».

Поза или русская рулетка, пустая камора, битком набитая камера? Куда несешься, латышский петушок мой, неужто бежишь за тройкой, аллюром таким шкодливым? Завтра начинается у нас покос, выйдет на луга трудиться весь колхоз. Петушок, погромче пой, разбуди меня с зарей![37]Первую домотканую революцию затеяли именно в Латвии. Еще в глухих девяностых. Джейк тогда только в школьный возраст вступал.