Река течет через город. Американский рейс - Антти Туури

года и фаз Луны. Были отмечены и долговременные ритмы, которые до определенного года замедлялись, а затем опять начали ускоряться. Для окончательного выяснения этих изменений десятилетний срок серии опытов оказался слишком коротким, все же было установлено, что такой ритм явно проявляется.

Студенты принялись беседовать между собой столь громко, что профессор прервал изложение и уставился на аудиторию. Какие-то мужчина и женщина постарше стали пробираться из середины аудитории к выходу. Из-за них пришлось встать слушателям, занимавшим половину скамьи; выходя, эти двое поклонились Пихлая, который смотрел на аудиторию и ждал тишины. Он заговорил снова лишь тогда, когда все стихло.

— Еще мне хотелось бы сказать вам, что мы нынче живем в интересное время. Во многих, почти во всех, областях жизни пробиваются новые, свободные от авторитетов идеи. Ясно, что сопротивление старых идей сильно. Наша задача — работать, чтобы новые идеи пробились. Для нас наука не должна стать религией, догмой, нет, мы должны искать истину. О результатах своих исследований буду говорить через неделю. Надеюсь, вы пока что подумаете о том, сколь велика сила догм. Она так велика, что достоверные и правильно поставленные опыты, проведенные в одной из областей естествознания сто лет назад, пришлось по собственной инициативе повторить двум ученым, и только потому, что вера в научные авторитеты и догмы религии, которую мы называем наукой, так прочно и глубоко укоренились во всех нас.

Пихлая кончил и поклонился. Студенты поднялись и в молчании стали выходить из аудитории, кто-то принес книгу и положил ее на стол перед профессором. Пихлая вытирал лицо большим носовым платком в синюю клетку.

В гардеробе мы обменяли номерки на пальто. На улице было темно. Машины отъезжали с парковочной площадки и со двора, мелкими хлопьями падал снег, ветер нес хлопья, и они падали на лицо и руки.

— Ну как? — спросил старик Пихлая в машине.

— Не знаю, что сказать, — ответил я.

Мы отвезли профессора и его сына за реку, а потом пошли к Анники домой. Когда вернулся брат, я ушел.

Утром типографский народ вышел на работу, весь день ждали результатов переговоров. Уполномоченные рабочих вернулись с переговоров лишь после обеда, уполномоченный наборного цеха — низенький, с жирными волосами мужичонка — бегал по всей типографии, заскочил и в печатный цех и крикнул: «Мы победили!» Началась работа. на несколько недель хватило разговоров о том, как директора-распорядителя нашли в разгар переговоров и заставили участвовать в них, как он согласился со всеми требованиями, выпил с похмелья все принесенные в помещение, где шли переговоры, освежительные напитки, минеральную воду и лимонад, рассуждали и о том, много или мало снега выпадет и не означает ли это, что лето будет холодным.

Я ходил на работу. После рождества мне удалось увлечь одного из факторов конторы, его фамилия Саари, идеей приобретения собственной типографии; перед Новым годом хромая старая дева несколько ночей жутко вопила, словно заяц-русак, которому всадили заряд в задние ноги, хозяйке дома она говорила, что видит страшные сны: ей снится, что ее пытаются убить. Вечерами и ночами она то и дело подходила к дверям между нашими комнатами, проверяла, заперты ли они. В моей комнате мы с Саари обсуждали наши возможности и строили планы основания своей фирмы. Анники и я искали квартиру, чтобы начать совместную жизнь. Я слыхал, что вторая лекция старика Пихлая была отложена из-за шумихи, поднятой какой-то группой, и позже ее даже не пытались провести. В январе были столь обильные снегопады, что старые люди уверяли, будто это непременно какая-то примета.

X

Февраль выдался таким теплым, что возле зданий и на южном склоне берега реки земля обнажилась, на окружавших город полях из-под снега высунулись черные гребни борозд, но я знал, что зима еще не кончилась. В начале марта ударили морозы, затем пошли снегопады, тихие и тяжелые, запах заводов целыми днями витал над городом. Мы вели долгие приготовления к празднованию помолвки и подыскивали такой конец недели, чтобы и нам и гостям было удобно, не помешало другим делам.

Всю первую половину субботы мы с Анники готовились к приему гостей. Я таскал от знакомых и соседей в комнату Анники посуду и стулья. Гости на помолвку стали прибывать сразу же после двух. Я в передней помогал всем снять пальто, вводил в комнату и усаживал. Мои домашние подкатили на машине, сестры Анники с мужьями — на своих машинах, а ее брат прибыл из Хельсинки утренним поездом и до самого обеда занимался где-то в городе своими делами. Все они приносили цветы, а мои домашние — и подарок для будущего общего дома, мать уже в передней начала развертывать пакет и прятала бумагу под свое пальто, висящее на вешалке.

Анники варила кофе в большом кофейнике, который мы одолжили у моей квартирной хозяйки. Стульев все же не хватило, пришлось сидеть и на подоконнике, сквозь сетчатые гардины пейзаж за окном казался напечатанным линейным растром, дома и весь ландшафт были как бы разрезаны вдоль на полоски.

— Я еще осенью сказала Анники, что, если она выйдет за Ильмари, ей достанется наш лучший сын, — объясняла мать.

— Это хорошо, что в нынешнее время еще кто-то женится, и даже сперва празднует помолвку, — сказала сестра Анники.

— Мы были вынуждены, ведь Матти так распорядился, — сказал я.

— Слышь, ты меня-то в этом не обвиняй, — сказал брат Анники.

— А разве ничего такого не было?

— Ну ладно, пусть уж, — согласился брат Анники.

— До чего же приятно, — сказала мать.

Анники налила кофе, гости разбирали со стола чашки, булочки и пирожные. Мой братишка и брат Анники курили, женщины были этим недовольны, ворчали, их мужья беседовали между собой о подрядах на грузовые автоперевозки, ценах, устанавливаемых лесоразрабатывающими фирмами, и о выносливости машин разных марок.

— Когда мы с отцом обручились после войны, в сорок седьмом, это было в Иванов день. Сперва справляли помолвку у нас дома, а затем пошли праздновать Иванову ночь вместе со всей деревней туда, где был специально сооружен помост для танцев. Я к помолвке обзавелась новыми туфлями, и они так жутко натерли мне ноги, что я даже и думать не могла о том, чтобы идти. И отец нес меня на спине, несколько километров, этакую толстенную бабу. Правда, тогда я еще не была такой толстой. Стоит женщине родить — сразу растолстеет, если не будет следить за