Необитаемая - Татьяна Млынчик

– Нас, видно, сразу, по очереди…

В голове метнулось: а что, если наши яйцеклетки перепутают? Ее, дверные, соединят со спермой Кости, а мои… Я видела их на ресепшене, он с лысиной!

Заглянула медсестра:

– А, проснулись! Сейчас чай принесу. Надо чаю с сахаром.

Телефон зазвонил. Это был Костя. Я уже приготовилась сообщить, что со мной порядок, прихожу в себя, – но не сказанные слова натолкнулись на его расхлябанный голос, который напугал меня: он никогда не говорил таким тоном.

– Маш, не могу, – сказал он. – Не получается.

– В смысле?

– Не могу из себя ничего выдавить, – голос звучал глухо.

Я села на кровати.

– Физически?

– Да. Треш какой-то.

Я принялась что-то ему советовать, опять опустилась на подушку, а сама думала: что, мать вашу, происходит, почему он не может, почему навешивает это на меня сейчас, после наркоза? Он словно прочитал мои мысли:

– Ты проходишь всё это, а я нас подвожу… Врач сказал, у меня тут есть еще час, а потом всё – их надо соединить прямо сейчас, иначе они погибнут. А что, если у меня вообще не получится?..

– Успокойся, сейчас надо успокоиться, – говорила я.

– Как же так?..

В это время медсестра вошла в палату с подносом и принялась расставлять на маленьком столике чашки с чаем и блюдца с шоколадками. Костя повесил трубку.

Во мне бушевали волны паники, жалости к нему, жалости к себе, эгоистичной злобы: от него не требуется вообще ничего, никаких уколов, никаких инквизиционных визитов к гинекологам, никаких психологических настроек – просто один раз сдать свою чертову сперму. И он теряет самообладание, да еще и пугает всем этим меня, которая валяется в палате после пункции…

Я выпила чай, съела несколько маленьких шоколадок. Потом взяла телефон и ответила редактору – я готова встретиться с ним в четверг, приехать в издательство.

Чтобы отвлечься от мрачных мыслей о мытарствах Кости, стала рассказывать соседке, что меня только что пригласили в издательство для обсуждения моего романа. Она была в восторге.

В палату вошла врач, но не моя. Она села на стул рядом с кроватью соседки и сообщила, что ей удалось получить двенадцать клеток. Теперь их соединят со спермой ее мужа, и через три дня будет понятно, сколько клеток оплодотворилось, сколько из них вышло эмбрионов. Ее врач говорила ласково, любезно, всем своим видом стараясь поддержать соседку в этом выпотрошенном от яйцеклеток положении. Минут через десять в дверях показалась и моя врач. Она не присела на стул, даже не подошла к кровати, – так и говорила, стоя в дверях.

– У вас пять клеток.

– Пять? – удивленно переспросила я.

Зная себя, я думала, что раз у соседки их двенадцать, то у меня будет минимум так же, а максимум – двадцать пять.

– Всего пять. Такая реакция на препараты. Теперь надо ждать. Вам позвонят по результатам.

Я кивнула. И молча откинулась на кровать. Пять – значит, пять. Кто знает, может, из каждой получится эмбрион?

Особо не разговаривая, мы с соседкой лежали еще с полчаса. Она не спросила ничего про мои нервные переговоры с мужем, и я была благодарна ей за тактичность.

Медсестра стукнула в дверь: пора было одеваться и уходить. Костя трубку не брал и не отвечал на сообщения. Мы с соседкой одновременно оделись, собрали свои вещи. Смятая кровать, окошко с видом на дерево во дворе, – я оглядела свое временное пристанище, которое на пару часов сделалось даже уютным, помогло мне восстановиться.

Мы спустились в холл – и соседка сразу поспешила к дивану, оттуда ей навстречу уже поднимался лысоватый мужик в спортивном костюме. Они обнялись и пошли к выходу. Мы больше никогда не увидимся, как случайные попутчики, соседи по купе. Или по плацкарту, раз уж ЭКО мы с ней делаем по квоте, а не за деньги. Вспомню ли я ее лицо, увидев ее где-нибудь на улице? Вряд ли. Вряд ли и она вспомнит мое.

Кости нигде не было. Я подошла к стойке и спросила у администратора, в клинике ли он. Она ответила, что он до сих пор находится в процедурной. Я уселась на диван. Хотелось поскорее выйти на воздух, выпить кофе, посмотреть на весеннее солнце. Хотелось, чтобы меня обняли и увели прочь. Но, судя по всему, «обнимать» предстояло мне. Я просидела на диване еще целый час. Наконец, Костя появился. Его лицо было ошарашенным.

– Пойдем отсюда, – сказала я и взяла его за руку.

Мы молча дошли до машины.

– Ты себе не представляешь, что я перенес, – сказал он, заводя машину.

– А я? Тебя не интересует, как я всё это перенесла?

– Это случилось, потому что я нервничал: тебе приходится идти на такое, ты столько берешь на свой организм, мы так долго готовились… А я, как идиот, не могу собраться. Как будто мне четырнадцать…

– То есть, я еще и виновата? Ты не хочешь узнать, как я – после общего наркоза?

– Хочу, конечно. Просто… Это был ад.

Я понимала, что нужно поддержать его, найти какие-то слова, быть милосердной… Но разве не он сам заварил эту кашу с детьми? Ему первому они были нужны – и теперь, когда мы прибегнули к крайней мере, и от него требовалось лишь одно маленькое усилие, – он умудрился и тут перетянуть фокус на себя. Я молчала.

Мы припарковались у дома, поднялись. Я завалилась на диван и включила кино. Сил, чтобы разговаривать или снова одернуть его – эй, где моя забота, где моя вкусная еда и вопросы о самочувствии? – у меня не было.

Всё это наталкивало на мысли о том, что вопрос рождения детей вместо того, чтобы объединять, дико нас разобщал. С самого начала. Начиная с подозрений, в ком из нас проблема, продолжая соревнованиями, кто здоровее, и заканчивая сегодняшним днем.

* * *

А в это время в чашке Петри в клинике соединяли наши биоматериалы. Сколько моих клеток окажется достаточно сильными, чтобы переродиться в эмбрионы? Даже в этой ситуации я была на передовой, и всё словно вновь зависело исключительно от моего организма. Сперматозоидов ведь миллионы даже в крошечной капельке спермы. А вот яйцеклетки можно пересчитать по пальцам. И в этот раз я произвела ничтожное их количество. Ничтожное по меркам ЭКО.

Где-то через пять дней меня ждал перенос. Эмбрион заселят в мою матку – и начнется новый сеанс ожидания, самый мучительный. Две недели неизвестности, прежде чем тест покажет,