Самоубийцы и другие шутники - Евгений Львович Чижов

когда Андрей еще только вглядывался в плечистого мосластого дядю лет под сорок, пытаясь разглядеть в нем друга детства, с которым не виделся с тех пор, как они носились вместе по поселку, играя в индейцев или казаков-разбойников.

– А мне Сева сказал, что ты тут безвыездно поселился и вы с ним теперь друзья не разлей вода.

– Ты дядю Севу больше слушай.

Миха – так его все звали еще с детства – был племянником дяди Севы. Дядю он навещал нечасто, раз в несколько лет, обычно, когда ему нужно было переждать в тихом месте очередной острый поворот своей непростой жизни, но до поселка регулярно доходили известия о нем. Зябликов выслушивал их, не зная, чему верить, чему нет – уж очень много всего происходило с Михой. Служил в горячей точке, воевал в Чечне, калымил на Севере, не то трижды, не то четырежды был женат, вроде бы даже сидел, но недолго, а другие говорили – работал в милиции и будто бы дослужился до серьезного чина, чуть ли не до майора, но им не верили.

– Миха – майор? Не смешите.

С Михой, каким Андрей помнил его с детства, и в самом деле плохо вязалось представление о серьезной должности, солидной работе на одном месте. Скорее, он был склонен к резким и непредсказуемым переменам, к авантюрам. Приезжая в поселок, слухов о себе не опровергал, но и не подтверждал, отшучиваясь.

Перемахнув через подоконник, он оказался в комнате, разом заполнив ее собою. Зябликов слегка оторопело глядел на него с дивана. Он помнил Миху худым, жилистым, быстрым – теперь же тот не то чтобы растолстел, но укрупнился, заматерел, задавил массой стремительного подростка, лучше всех стрелявшего когда-то из лука, гонявшего без рук на велосипеде и готового целыми днями рубиться с крапивой в овраге. Перед тем Михой Зябликов все детство тихо благоговел, был счастлив, когда Миха брал его в свое племя, изо всех сил пытался ему подражать, очертя голову лез в непроходимые дебри крапивы, в самую гущу сражения. (Обычно Андрея быстро убивали, и он уже со стороны наблюдал, как Миха, закусив разбитую губу, в одиночку бьется сразу с несколькими врагами.) Тот Миха покровительствовал Андрею, впечатленный количеством прочитанных им романов Фенимора Купера, Вальтера Скотта и Жюля Верна, без его поддержки неуклюжий Зябликов остался бы за бортом дачных игр. От нынешнего, мерившего комнату из угла в угол тяжелым шагом, от которого мелко звенели хрустальные рюмки в серванте, неизвестно было, чего ожидать. Только поймав его через плечо брошенный взгляд, такой же, как прежде, насмешливый и острый, Зябликов понял, что люди меняются гораздо меньше, чем кажется, и успокоился: все тот же Миха Чингачгук, неизменный вождь апачей, расхаживал по его комнате.

– Ты что лежишь-то? Уже вечер скоро, а ты все лежишь. Заболел, что ли?

– Да нет, почему сразу заболел?

– А что тогда?

– Да просто… – неопределенно ответил Зябликов. – Зачем вставать?

– Как это «зачем вставать»? Как «зачем вставать»?! Тут такое в мире творится, а он «зачем вставать»! Может, война на носу, а ты тут разлегся!

– Может, – вздохнул Зябликов, глухо удивившись про себя сходству их понимания времени. – Все может быть…

– Короче, давай поднимайся. Мне Сева рассказал, что ты тут с лишним весом борешься, скандинавской ходьбой занимался. Я у нас на участке турничок соорудил, идем, покажу упражнения, за неделю брюха не станет.

– Спасибо, Миха, спасибо. Я так тебе рад, столько не виделись…

– Спасибо на хлеб не намажешь. Вставай, пошли.

– Хорошо, я сейчас. Ты иди, я следом. Ну, мне умыться надо, все такое… Но я приду, честное слово, приду.

– Ладно, только скорее давай, не затягивай. Быстро все надо делать, понял? Быстро: решил – сделал.

Миха хлопнул в ладоши так оглушительно и внезапно, что Зябликов вздрогнул и заморгал.

– Хоп – и готово. Ясно?

Зябликов поспешно закивал. Когда Миха ушел, он вновь глубоко вздохнул и заметил, что воздух заполнил грудь, распространившись с непривычной легкостью. Он отбросил одеяло, и диван едва не выкинул его из себя. Начав одеваться, Зябликов обнаружил, что лень сняло с него как рукой.

Показанные Михой упражнения получались у Андрея плохо, поэтому он обычно только висел некоторое время, тихонько покачиваясь, на турнике, и когда Миха пришел однажды с известием, что началась война, просто упал с него, как созревший плод. Он ждал ее и предчувствовал, и все равно это была неожиданность. В глубине души Зябликов думал, что война так и будет, бесконечно приближаясь, всегда маячить на горизонте, но никогда не приблизится вплотную. И вот наступил день, когда горизонт оказался пересечен.

Жизнь по ту сторону горизонта ничем, на первый взгляд, не отличалась, все вокруг Зябликова оставалось прежним, но на самом деле она отличалась всем. Он, как и раньше, читал, писал, наблюдал, но все это делалось по инерции, лишилось оправдания и смысла, потому что весь смысл был теперь там, где шла война, где стреляли, взрывали и убивали, и жизнь сталкивалась лицом к лицу со смертью, узнавая о себе последнюю правду. У Андрея по-прежнему болело то там, то здесь, покалывало сердце, ломило поясницу, но болеть во время войны, когда гибли во множестве здоровые и молодые, было стыдно. Еще стыднее было лечиться, оставалось только вздыхать и терпеть. Вообще жить стало стыдно. Все его тревоги, страхи, предчувствия утратили всякое значение на фоне войны: предчувствовать было больше нечего – худшее уже сбылось. Зябликов с отвращением глядел в зеркало на свое громоздкое тело, на живот, и не думавший уменьшаться, несмотря на ежедневные усилия на турнике, и с завистью наблюдал, как неутомимо вертится на перекладине Миха. Тому все было мало, его набитое мускулами тело, выполняя подъемы и перевороты, наливалось свирепой уверенностью автомата, сверкало на солнце, как мощная послушная машина.

– А ну, ударь, – предлагал он Зябликову, напрягая накачанный пресс. – Ударь, не бойся! Ну, сильнее!

Андрей тыкал пухлым кулаком чугунный Михин живот, тот только хохотал в ответ.

– Да ты бить не умеешь! А ну, еще!

После каждого удара раскатистый хохот разносился по всему поселку.

Скоро Миха заключил контракт и уехал воевать.

– Не езжай, – твердил Зябликов, когда с дядей Севой провожал Миху. – Там убивают. Тебя убьют. Наверняка убьют! Останься!

Миха только смеялся в ответ, а Зябликов чувствовал, что происходит непоправимое, нужно как-то остановить его, но как это сделать, не знал, тонул в бессилии, в тошнотворном страхе, от этого напился, уснул за столом, а когда проснулся, Михи уже не было.

Уехав, он оставил Андрею свой ноутбук