Фиеста (И восходит солнце) - Эрнест Миллер Хемингуэй

свободное пространство, а дальше неслись быки, покачивая головами. И люди, и быки скрылись за углом. Один человек упал, скатился в канаву и замер. Но быки пронеслись мимо, не заметив его. Все они бежали вместе.

Когда они скрылись из виду, с арены донесся мощный рев, не стихавший какое-то время. И наконец взорвалась ракета, сообщив, что быки миновали людей, достигли арены и разошлись по корралям. Я вернулся в номер и лег в постель. На каменном балконе я стоял босиком. Я знал, что все наши сейчас возле арены. А я снова лег и заснул.

Меня разбудил Кон. Он начал раздеваться, потом подошел к окну и закрыл его, потому что люди с балкона напротив вовсю глазели.

– Посмотрели представление? – спросил я.

– Да. Мы все там были.

– Кто-нибудь пострадал?

– Один бык влетел в толпу на арене и помял человек шесть-восемь.

– Бретт была довольна?

– Все было так внезапно, что никто не успел опомниться.

– Жаль, меня там не было.

– Мы не знали, где тебя искать. Пошли к тебе в номер, но он был заперт.

– Где вы были все это время?

– Танцевали в каком-то клубе.

– Меня сон одолел, – сказал я.

– Да уж! Я сам хочу спать, – сказал Кон. – Долго все это продлится?

– Ровно неделю.

Дверь приоткрылась, и Билл просунул голову.

– Джейк, где ты был?

– Я видел с балкона, как они пробегали. Какие впечатления?

– Грандиозные!

– Куда сейчас?

– Спать.

Никто не вставал до полудня. Мы поели за столиками под аркадой. Город был полон народу. Нам пришлось ждать второго столика. После ланча мы пошли в «Ирунью». Людей там было немало, и по мере приближения корриды все прибывало, и столики сдвигали теснее. Слышался сдавленный, скученный гомон, возникавший каждый день перед корридой. Ни в какое другое время в кафе не было такого гама, какая бы толкучка ни была. Гомон продолжался, и мы были в нем и частью его.

Я купил шесть мест на все корриды. Три на баррере, первом ряду у самой арены, и три на собрепуэртос – скамьях с деревянными спинками в середине амфитеатра. Майк подумал, что Бретт на первый раз лучше сидеть повыше, и Кон захотел вместе с ними. Мы с Биллом собирались сидеть на баррере, а еще один билет я отдал официанту, чтобы он продал его. Билл сказал что-то Кону о том, что делать и куда смотреть, чтобы лошади не испортили впечатление. Билл уже был на одной корриде.

– Я не волнуюсь, что чего-то не выдержу, – сказал Кон. – Я только боюсь заскучать.

– Ты так думаешь?

– Не смотри на лошадь, если бык ее ударит, – сказал я Бретт. – Смотри на публику и как пикадор отгоняет быка, а потом опять не смотри, пока лошадь не околеет, если ее забодали.

– Мне слегка не по себе, – сказала Бретт. – Волнуюсь, все ли со мной будет в порядке.

– Ты будешь в порядке. Тебя могут огорчить только лошади, а они бывают всего несколько минут с каждым быком. Просто не смотри, если дело плохо.

– Она будет в порядке, – сказал Майк. – Я присмотрю за ней.

– Думаю, скучать тебе не придется, – сказал Билл.

– Я схожу в отель за биноклем и бурдюком, – сказал я. – Увидимся здесь же. Не залейте глаза.

– Я с тобой, – сказал Билл.

Бретт улыбнулась нам.

Мы обошли площадь по аркаде, чтобы не выходить на солнце.

– Достал меня этот Кон, – сказал Билл. – Столько в нем этого еврейского превосходства, что он думает, единственное, чем ему грозит коррида, – это скукой.

– Будем следить за ним в бинокль, – сказал я.

– Да ну его к черту!

– Он и так у него частенько гостит.

– Вот пусть там и остается.

На лестнице в отеле мы встретили Монтойю.

– Ну-ка, – сказал Монтойя. – Хотите познакомиться с Педро Ромеро?

– Прекрасно! – сказал Билл. – Идемте, посмотрим на него.

Мы поднялись за Монтойей по лестнице и прошли по коридору.

– Он в комнате номер восемь, – пояснил Монтойя. – Одевается на корриду.

Монтойя постучал в дверь и открыл. В номере было тускло, слабый свет проникал из окна, выходившего на узкую улицу. Две кровати разделяла келейная перегородка. Горела электрическая лампа. Перед нами стоял юноша в одежде матадора, прямой как жердь и без намека на улыбку. Его куртка была накинута на спинку стула. Ему уже почти намотали кушак. На нем была белая полотняная рубашка, и его черные волосы блестели в свете лампы. Оруженосец намотал ему кушак, встал и отступил. Педро Ромеро кивнул и пожал нам руки с очень отстраненным, исполненным достоинства видом. Монтойя сказал что-то о том, какие мы большие афисьонадо и что мы хотим пожелать ему удачи. Ромеро выслушал его очень серьезно. Затем повернулся ко мне. Такого красавца я никогда еще не видел.

– Вы идите на корриду, – сказал он по-английски.

– Вы знаете английский? – сказал я, чувствуя себя идиотом.

– Нет, – ответил он и улыбнулся.

Один из тех троих, что сидели на кроватях, подошел к нам и спросил, говорим ли мы по-французски.

– Не желаете, я буду вашим переводчиком? Не желаете спросить о чем-нибудь Педро Ромеро?

Мы сказали ему спасибо. Что такого мы желали бы спросить? Этому юноше было девятнадцать, и у него никого не было, не считая оруженосца и трех нахлебников, а через двадцать минут начнется коррида. Мы пожелали ему «муча суэрте»[97], пожали руку и вышли. Когда мы закрыли дверь, он стоял прямой, неотразимый и сдержанный, один со своими нахлебниками.

– Прекрасный юноша, как считаете? – спросил Монтойя.

– Симпатичный парень, – сказал я.

– У него вид тореро, – сказал Монтойя. – Правильный типаж.

– Прекрасный юноша.

– Посмотрим, каков он на арене, – сказал Монтойя.

Мы нашли большую кожаную бутылку у стены в моем номере и, взяв ее и полевой бинокль, заперли дверь и спустились по лестнице.

Коррида удалась. Мы с Биллом были в восторге от Педро Ромеро. Монтойя сидел мест через десять от нас. Когда Ромеро убил своего первого быка, Монтойя поймал мой взгляд и кивнул. Это настоящий матадор. Настоящий матадор – птица редкая. Из двух других один был очень хорош, другой – так себе. Но никакого сравнения с Ромеро, хотя быки у него были не очень.

Несколько раз за время корриды я смотрел в бинокль на Майка, Бретт и Кона. Они, похоже, были в порядке. Бретт не выглядела недовольной. Все трое сидели облокотившись о бетонные перила.

– Дай-ка мне бинокль, – сказал Билл.

– Как там Кон, не скучает? – спросил я.

– Шлимазл!

После корриды за ареной была такая давка – не протолкнуться. Нам ничего не оставалось, кроме как двигаться в город вместе со всеми, еле-еле,