Фиеста (И восходит солнце) - Эрнест Миллер Хемингуэй

точно глетчер. Мы испытывали знакомое чувство взвинченности, всегда возникающее после корриды, и чувство ликования, возникающее после хорошей корриды. Фиеста продолжалась. Гремели барабаны, визжали дудки, и течение толпы то и дело прерывалось вкраплениями танцоров. Танцоры были в толпе, так что со стороны было не видно затейливых движений ног. Все, что ты видел, – это головы и плечи, выныривавшие из толпы. Наконец мы выбрались из толпы и направились к кафе. Официант забронировал места для остальных, и мы с Биллом заказали абсент и стали смотреть на толпу и танцоров на площади.

– Что это, по-твоему, за танец? – спросил Билл.

– Что-то вроде хоты[98].

– Они не все одинаковые, – сказал Билл. – Они все по-разному танцуют под разные мелодии.

– Отличный танец.

Перед нами, на свободной части улицы, танцевала группа ребят. Их па отличались затейливостью, а лица – сосредоточенностью. Все они смотрели себе на ноги. Их туфли на веревочной подошве топали и шлепали по мостовой. Пальцы сходились. Пятки сходились. Подушечки сходились. Затем музыка резко стихла, па прекратились и ребята удалились, пританцовывая по улице.

– А вот и наши дворяне, – сказал Билл.

Они шли к нам через улицу.

– Привет, мужики, – сказал я.

– Привет, жентмены! – сказала Бретт. – Заняли нам места? Как мило!

– Слушай, – сказал Майк, – этот Ромеро как-его-там – это что-то! Скажи?

– О, как же он хорош! – сказала Бретт. – А эти зеленые штаны!

– Бретт с него глаз не сводила.

– Слушай, мне надо одолжить твой бинокль на завтра.

– Как все прошло?

– Чудесно! Просто идеально! Слушай, это такое зрелище!

– А как с лошадьми?

– Не могла не смотреть на них.

– Она глаз не могла отвести, – сказал Майк. – Она немыслимая бестия!

– С ними там, конечно, творятся ужасные вещи, – сказала Бретт. – Хотя я не могла не смотреть.

– Ты была в порядке?

– Плохо мне точно не было.

– Роберту Кону было, – вставил Майк. – Ты весь позеленел, Роберт.

– Первая лошадь меня тронула, – сказал Кон.

– Так ты не скучал, а? – спросил Билл.

Кон рассмеялся.

– Нет. Не скучал. Надеюсь, ты простишь меня за это.

– Да порядок, – сказал Билл, – раз ты не скучал.

– Он явно не скучал, – сказал Майк. – Я думал, его сейчас стошнит.

– Мне не было настолько плохо. Просто минутная слабость.

– Я думал, его сейчас стошнит. Ты же не скучал, а, Роберт?

– Давай не будем, Майк. Я сказал, что сожалею, сказал ведь.

– Так и было, правда. Он весь позеленел.

– Ой, хватит уже, Майкл!

– Ты ни за что не должен скучать на своей первой корриде, Роберт, – сказал Майк. – А то ты мог бы все испортить.

– Ой, хватит уже, Майкл! – сказала Бретт.

– Он сказал, Бретт садистка, – сказал Майк. – Бретт не садистка. Она просто милая, полнокровная бестия.

– Ты садистка, Бретт? – спросил я.

– Надеюсь, нет.

– Он сказал «Бретт садистка» просто потому, что у нее хороший, крепкий желудок.

– Не такой уж крепкий.

Билл отвлек внимание Майка от Кона. Официант принес бокалы для абсента.

– Тебе действительно понравилось? – спросил Билл Кона.

– Нет, не скажу, что понравилось. Думаю, это чудесный спектакль.

– Боже, да! – сказала Бретт. – Такое зрелище!

– Но я бы предпочел без лошадей, – сказал Кон.

– Это неважно, – сказал Билл. – Довольно скоро ты уже не будешь замечать всяких ужасов.

– Это только поначалу крутовато, – сказала Бретт. – Для меня такой страшный момент, когда бык бросается на лошадь.

– Быки были прекрасны, – сказал Кон.

– Очень хороши, – сказал Майк.

– В следующий раз хочу сидеть внизу, – сказала Бретт и отпила абсента.

– Хочет поближе рассмотреть матадоров, – сказал Майк.

– Они – это что-то! – сказала Бретт. – Этот малый, Ромеро, – он же еще дитя.

– Чертовски симпатичный юноша, – сказал я. – Мы поднимались к нему в номер, и я никогда не видел такого красавца.

– Сколько ему, по-твоему?

– Девятнадцать-двадцать.

– Подумать только!

На второй день коррида оказалась намного лучше. Бретт сидела между Майком и мной на баррере, а Билл с Коном ушли наверх. Гвоздем программы был Ромеро. Не думаю, что Бретт обращала внимание на других матадоров. Как и остальные, кроме заядлых ценителей. Ромеро всех затмил. Два других матадора не шли с ним ни в какое сравнение. Я сидел рядом с Бретт и объяснял ей, в чем вся суть. Рассказывал, как смотреть на быка, а не на лошадь, когда быки бодают пикадоров, учил смотреть, как пикадор направляет острие своей пики, чтобы Бретт поняла, в чем вся суть, чтобы это стало для нее чем-то, движущимся к определенной развязке, а не просто зрелищем, полным бессмысленных ужасов. Я показал ей, как Ромеро отводил быка своим плащом от упавшей лошади и как он его удерживал и разворачивал тем же плащом, плавно и аккуратно, не изнуряя быка. Она поняла, как Ромеро избегал любого грубого движения и до последнего берег своих быков, потому что хотел, чтобы они не выбивались из сил, а выдыхались постепенно. Она поняла, в какой близи к быку Ромеро всегда действовал, и я объяснил ей уловки, к каким прибегают другие матадоры, создавая впечатление, будто действуют вблизи. Она поняла, почему ей нравилось, как действовал плащом Ромеро, а как другие – нет.

Ромеро не позволял себе никаких выкрутасов – он всегда вел свою линию ровно, чисто и непринужденно. Другие вертелись штопором, вскинув локти, и обтирали бычьи бока после того, как рога прошли мимо, вызывая ложное впечатление опасности. Но в итоге всякая ложь портила дело и оставляла неприятное ощущение. А Ромеро, сражаясь с быком, вызывал подлинные чувства, поскольку оттачивал свои движения до совершенства и каждый раз невозмутимо давал рогам пройти вблизи себя. Ему не нужно было подчеркивать их близость. Бретт поняла, почему нечто, сделанное вблизи быка, прекрасно, а сделанное чуть поодаль становится безвкусным. Я рассказал ей, как после смерти Хоселито[99] все матадоры стали осваивать технику, создающую видимость опасности, даже когда матадору ничто не угрожает. Ромеро же следовал старой традиции, чисто ведя свою линию, благодаря тому, что сохранял максимальную уязвимость, но умел внушить быку свою недосягаемость, ведя его к закланию.

– Я ни разу не видела, чтобы он допустил какую-то оплошность, – сказала Бретт.

– И не увидишь, – сказал я, – пока он не испугается.

– Он никогда не испугается, – сказал Майк. – Он до хрена всего знает.

– Он все это знал с самого начала. Другие не могут выучить и того, с чем он родился.

– И бог мой, как он смотрится! – сказала Бретт.

– Знаете что? – сказал Майк. – Я полагаю, она влюбилась в этого матадорчика.

– Я бы не удивился.

– Будь хорошим парнем, Джейк. Не рассказывай ей больше о нем. Расскажи ей, как они бьют своих старых матерей.

– Расскажи мне,