Комната одиночества - Александр Павлович Волков

посворачивать, то Важа не поверит, что на охоте убиты? Тогда я предложил Жорику зайти ко мне в часть и мой кабинет и выпить по стакану спирта. Он согласился. Перелезли мы через забор, пошли тропой через эвкалиптовую рощу, чтоб никого не тревожить. Подошли к кабинету. Я посмотрел вокруг – никого! И, слава Богу, ну их, этих лишних свидетелей!

– Давай голубей перестреляем? – говорю я Жорику.

– Давай! – говорит Жорик.

Вот что значит местный человек, раз кому-то что-то нужно, то мешать не следует.

Взял в кабинете парочку бинтов. Повязал голубей за лапки. Вот сволочи, пока привязывал, они, эти самые голуби, разносчики орнитоза, обгадили мне весь вещмешок. Пернатые, чтоб их. Потом с Жориком пошли берегом моря. Луна светит, видно как днем, даже суда глубоко на рейде. Далее привязал я голубей бинтами к огромному камню, а на фоне воды, блестящей от лунного света, голубей хорошо видно, такие четкие профили. Отошли мы на тридцать шагов, как положено на охоте, и стали с Жориком поочередно стрелять. После пятого выстрела уже никто над камнем не порхал. Пособирали мы голубей в мешок и вернулись в кабинет. Выпили спирта. В общем, пришел я к себе на квартиру поздно, Важа храпел, как рязанский мужик после пахотного дня. Я положил голубей на стол в кухне и сам бухнулся в постель. Посмотрел напоследок, как светятся в лунном свете горы на территории Турции, и уснул.

Утром Важа разбудил меня словами:

– О, ты хороший охотник!

Так-то, проняло хозяина.

Когда Алик пропал, я перестал ездить на охоту. Неинтересно. Вот с Аликом другое дело: провалится моя нога по самую паховую связку в болото, а мне смешно. Но когда я проваливаюсь на охоте один или со мной кто-то другой рядом, то появляется раздражение. Или еще: вот ляжешь на дно лодки, пока тащат на буксире через озеро, и тут мостится с тобой местный тип, так уже наперед ясно – узнал, что я врач. И рано или поздно начнет приставать, чтоб я достал какой-нибудь лекарственный препарат или устроил консультацию и тому подобное. Нет, это не нравилось. С Аликом такого не случалось, мы с ним всегда в лодке лежали, и ни одна сволочь ко мне не подкатывала. Алику я помогал, а то как же, ведь вместе на охоту ездили, да на какую! Вот так…

12

Как она появилась, не помню, по-моему, я ее встретил в первый раз все-таки в штабе, ведь она работала в отделе учета. Жены офицеров часто устраивались на работу в штаб: и к мужу поближе, и все события известны, а может, по каким-то другим причинам. Но в нашем штабе почти все женщины, всякие там секретарши, делопроизводители и все такое прочее, были женами офицеров. Скорее всего, в другое место невозможно было устроиться, вот и оказался штаб полностью оккупированным офицерскими женами. Но не в этом дело. Я наткнулся на нее в первый раз все-таки в штабе, в другом месте не могло это случиться. Шел по коридору, а коридор узкий и длинный, как тонкая кишка, смотрел по своему обыкновению под ноги себе и натолкнулся на женщину. Вообще-то, у меня есть дурная привычка задумываться во время движения. Вот задумаюсь, и все окружающее для меня исчезает. Не знаю, отчего это. Так вот, я задумался и наскочил на нее, а она легонько толкнула меня в плечо, и когда я очнулся, улыбнулась и склонила голову набок. Потом вытянула губы трубочкой, как будто собирается выплюнуть конфету, и говорит:

– Ой! Какой молоденький лейтенантик!

И тут же в смех ударилась, как будто произнесла самый известный монолог Райкина. Я еще подумал: «Вот дура!». Но, посмотрев ей вслед, понял – фигура у нее, что надо. А как она вышагивала! Это надо видеть. Будто у нее моторчик в этом самом месте, все там шасть-шасть, черт меня подери! В общем, она шла не так, как местные представительницы, поступью носорога, а будто летала над полом, натертым мастикой и оттого блестящим под светом этих дурацких ламп искусственного освещения.

Я, конечно, размечтался, что было бы неплохо с этой женщиной, и все такое. Я всегда мечтаю об этом, стоит какой-нибудь женщине мне понравиться. Конечно, я этим женщинам не говорю, что они мне нравятся, но мечтать разве запретишь?

Вот тогда я начал мечтать. Что да как, и все такое прочее – у каждого своя программа. А потом, я сейчас точно знаю, что специально подстраивала, она стала появляться на территории бригады. Через некоторое время я вообще стал ее встречать возле своего кабинета: то она тащила необъятную кипу бумаг, то болтала возле моих окон с нашими женщинами из АСС – и все посматривала на окно моей амбулатории. Я как-то вышел, будто по делу, а она тут как тут:

– Ой! Какой молоденький лейтенантик! А меня полечить надо.

Вот дура – с такой походкой, как у нее, лечить нечего. Но она оказалась не дурой, как я подумал поначалу, как-то незаметно получилось, что она стала ходить ко мне в амбулаторию на уколы. Приносила ампулы со стертыми надписями, но я-то понял, – витамины. Я втыкал иглу в ее пухленькие ягодицы, а она не торопилась одеваться, все изображала боль. Я как-то не торопился отвернуться после инъекции. Был обеденный перерыв, то есть поблизости никого не было, ну и начал я с ней лизаться. Я всегда стараюсь завести женщину, прежде чем сблизиться, а тут получилось все наоборот. Может, мне просто надоело держать себя в руках? И вообще, нужно отметить, что она была старше меня и опытнее, хотя теоретически я знал все, как мне казалось, но тут подумал, что, может, она меня чему-нибудь новому научит? Всякое бывает. Мне один корешок рассказал, как нарвался он на такую подругу. Когда дело дошло до этого самого, она упала на пол и стала орать:

– Бей меня, или умру!

Может, врал корешок?

Потом, когда мы оделись, я, наконец, спросил имя. Фамилию я знал, она была женой капитана третьего ранга Подметельского. А вот имени не знал.

– Маша, – сказала тогда она.

– Маша так Маша, – ответил я.

– Чем тебе не нравится мое имя?

– Нравится, почему не нравится? – ответил невпопад я и сделал грустное лицо, непонятно зачем. Так часто я делал – скорчу рожу, да не ту, что нужно в конкретном случае, да уже поздно, и выглядишь как дурак. Вообще-то, я плохой физиономист, вот по лицу других, как мне кажется, я всегда