Беглец пересекает свой след - Аксель Сандемусе

и один раз, когда мы уже выросли, произведет два сильно различающихся эффекта. Попробуйте вставить стальной стержень в камнедробилку во время работы и понаблюдайте за результатом. Когда машина простаивает, не стоит ожидать поразительных результатов от эксперимента.

Мы говорим о формирующих годах ребенка и отрицаем существование формирующих элементов.

Есть даже люди с мозгами, которые упорно считают, что жизнь — это однородный отрезок шоссе и что к молодым и старым применима одинаковая мера ответственности. Но ответственность ребенка — это ответственность иного порядка, ибо ребенок обладает сознанием иного порядка. Ребенок находится на более ранней стадии развития. Его мыслеформы чисто визуальны. Его сознание — это сознание животного. Взрослый не более ответственен за свое детство, чем за град и солнечный свет.

Ребенок находится в безумной погоне за свежим опытом день за днем в течение всего года, и это состояние не проходит по мере взросления, и он наслаждается особой способностью к опыту, которая вскоре утрачивается. Зрелый человек, получивший другую форму сознания, каждый час дня набрасывается, как бык, на ничего не понимающего ребенка.

Ребенок забывает…

Нет, именно этого ребенок не делает. Мы ничего не забываем. Мы живем в детстве, чтобы приобрести опыт для использования в будущем, а не для того, чтобы забыть все это дело. Но на самом деле мы предпочитаем верить в то, что детство — это божественный дар, славное воскрешенье перед началом настоящей жизни.

Детство — это самый трудный период жизни, хотя мы склонны считать иначе по той самой причине, что предпочитаем во что бы то ни стало забыть дурные времена, и по той дополнительной причине, что весь опыт детства не открыт нашему взгляду. Увидеть целое не входит в схему вещей, ибо если бы это было так, то это лишь преградило бы путь к большей жизни. Но в истинном смысле мы ничего не забываем, абсолютно ничего; просто некоторые вещи скрыты от нашего взгляда.

Человек может знать все о своем детстве, если захочет. Но на самом деле он не хочет этого знать. И это потому, что мы считаем себя одинокими в этих «прискорбных» вопросах, которые не должны соответствовать стандартам нашей нынешней жизни. Отсюда развивается странная фантазия каждого человека о том, что он — уникальный экземпляр. У каждого из нас есть жуткие ощущения, когда мы верим, что мы одни: Я — единственный и неповторимый! Тогда человек принимает позу уникальности, но, к сожалению, не может включить в нее то, что является фундаментальным, потому что тогда «единственный и неповторимый» предстанет как «единственная и неповторимая свинья», и, едва ли желая оказаться единственной свиньей в мире, человек больше не стремится быть уникальным в любом смысле.

МОЖЕТ Я ЧТО-ТО ЗНАЮ О ТЕБЕ?

Был один убийственный отросток от закона Янте, к которому мы прибегали всякий раз, когда у нас возникали трудности друг с другом. О, вы найдете в нем только элемент юмора, я уверен. Вопрос заключался в следующем:

Может я что то знаю о тебе?

Этот постоянно повторяющийся укор привел к тому, что каждый из нас, начиная с Янте, в собственном сознании превратился в гораздо худшую свинью, чем самый подлый из всех наших товарищей, который с улыбкой шел своей дорогой и, казалось, не заботился ни о чем на свете. Сегодня я полностью осознаю, что эти другие были не менее мерзкими, чем я сам. Я говорю это не для того, чтобы помочь своему делу. На самом деле, это не дает ничего, что можно было бы использовать в своих интересах.

Может быть, вы думаете, что я что-то не знаю о вас? Это было бессменное оружие терроризма. Я помню, каким безнадежно избитым чувствовал себя человек под воздействием этих слов. Некоторое время назад в разговоре с одним врачом — не психологом, кстати, — я попытался объяснить ему их действие. Но он лишь непонимающе посмотрел на меня и сказал:

«Нормальный ответ на этот вопрос, конечно, довольно прост: „Какого дьявола ты обо мне знаешь? Выкладывай!“».

Нет, этот человек был не из Янте. Он никогда не поймет!

Может быть, вы думаете, что я что-то не знаю о вас? Это не было простым выпадом в темноте. Всегда было более чем вероятно, что противник на самом деле обладает особыми знаниями. Вначале мы боролись за равенство воров и эротики. Позже мы превратили наше общее знание фактов в дубинки, чтобы использовать их друг против друга.

Таким образом, люди успешно удерживали друг друга. О действиях не говорили и даже не упоминали до появления первых слабых признаков бунта. Но при этом слова падали так же неизбежно, как «аминь» после молитвы: Может быть, вы думаете, что я ничего о вас не знаю?

Была девушка, о которой мы кое-что знали. Точнее было бы сказать, что это была девушка, о которой мы знали очень много — так много, на самом деле, что она была действительно колоритной фигурой. Ее звали Дженни, и она была экспертом в искусстве терроризма. У нее всегда был свободный язык, и ее нисколько не смущал тот факт, что мы знали слишком много. Тот, кто мог рискнуть на что-то намекнуть, вряд ли рискнул бы в будущем переходить ей дорогу, потому что это означало лишь то, что он тут же услышит, как его собственные грехи, как реальные, так и воображаемые, вопят с крыши дома. Никто, казалось, никогда не мог найти ни времени, ни мужества, чтобы отплатить ей взаимностью. Она была умелой террористкой, и дикость ее нападения всегда побеждала. Но люди ее нрава передвигались по опасной границе. Не было принято выходить за рамки простого намека, поскольку обычно этого было достаточно. Янте отвечала таким людям, создавая им дурную репутацию, независимо от того, заслуживают они этого или нет.

Может быть, вы думаете, что я что-то не знаю о вас? Этим злобным ржавым ножом мы защищались друг от друга. В течение многих лет после этого я старался сохранить это оружие и продолжал жить, постоянно держа его в руке.

В детстве я тренировался с ним в мечтах. В моем воображении это было политическое оружие. Сначала это были мои учителя в школе. Я притворялся, что знаю что-то о определенном преподавателе, всегда что-то сексуальное, связанное с ребенком. И тогда я говорил ему серьезным и властным голосом, что терпеть такое поведение просто невозможно. Он умолял о пощаде, а я принимал вид великодушного человека. Мы с ним стали близкими друзьями, и он больше