Беглец пересекает свой след - Аксель Сандемусе

что-то знает. Совершенно неожиданно он переключается на тему морали. Его взгляд скрытен, но раздражает. Он рассказывает, как надо жить, как себя вести. Он так боится, что ржавый нож выпадет из его руки на пол: Может быть, вы думаете, что я ничего о вас не знаю?

И Эспен Арнакке, который никогда в своей жизни не мог ничего делать наполовину, вынашивал злую мысль: Я сломаю ржавый нож в руках моих врагов и скажу им, кто я такой. Это будет им на пользу. Я не страдаю от того, что они просто любят ржавый нож, но было бы забавно посмотреть на них, когда они вдруг окажутся без него. Человек, который выдает себя, рассуждал я, совершает злое деяние: он лишает всех остальных, каждого в отдельности, иллюзии, что только он один является свиньей и очаровательным уникальным экземпляром. Это может быть приятным опытом — взорвать удушающую веру в единственную и неповторимую свинью и тем самым повысить уровень самоуважения.

С ЖЕНЩИНОЙ В СТРАНУ ДЕТСТВА

После этого можно сказать, что я пошел в пустыню один, хотя никакой пустыни не существовало, и я не был аскетом.

Постоянно имея рядом женщину, я отправился на поиски детства — земли обетованной. Я не всегда осознавал, что именно там я окажусь. Более того, в другом смысле, именно там я всегда и оставался. Я никогда не отказывался от своего детства, всегда оставался, так сказать, запутанным в нем, как в сети. Но теперь у меня там было определенное дело. Израильский народ вел по пустыне столп облачный и огненный, а у меня в груди был вулкан, и я направился к морю, чтобы погасить его.

Я дошел до того момента, когда мне пришлось погрузиться в себя, чтобы найти что-то, что я потерял, объяснение, которое скрывалось в каком-то темном уголке, ускользая от поиска. Что-то, что было похоронено, скрыто, забыто, но было там. Все это было неясно, и мои действия в то время свидетельствуют об этом. Это немалое дело, которое я хотел бы решить в тот период душевного смятения, когда, конечно, было бы лучше как для меня самого, так и для других, если бы я не был одарен независимостью действий. И все же… Бог знает! Я считаю, что самым быстрым орудием, с помощью которого можно полностью погубить человека, является железная рука сдержанности.

Я проникал вглубь, до уровня, где обитают дьяволы. И когда человек дошел до контакта с собственными дьяволами и не признает их таковыми, слишком часто случается, что именно они говорят его устами. Но мои дьяволы и я создали коалицию; мы собирались на совещание и обсуждали все вместе, пока я молча сидел в одиночестве по ночам. Когда мои страхи становились слишком сильными, мои дьяволы тоже иногда пугались, потому что, видите ли, эти дьяволы погибают вместе с человеческой личностью, и это не их воля — умирать. Они пытались успокоить мои страхи в своей дьявольской манере и говорили мне: «Помнишь ли ты Элизабет, помнишь ли ты Герду и Ингеборг, которые теперь живут одни?». И тогда я поднимался и шел гулять со всеми своими дьяволами внутри меня, потому что мы не могли продолжать сидеть и кричать друг на друга. В женщине есть что-то такое — она хочет быть матерью и вся эта романтическая чепуха — откуда я знаю? Но я убегал от нее, когда мне становилось не по себе, не к одной конкретной, конечно, потому что их всегда должно было быть несколько, всегда новая, от которой я тоже скоро уставал. Нет, каждый роман был в лучшем случае скудным. Да и эти особы женского пола доставляли мне немало хлопот: одна стояла на лестнице, другая — в дверях, еще две — на улице. Я боялся их и однажды развил фантазию: Пусть они все выйдут и пройдут парадом в полной форме на каком-нибудь открытом месте. Вперед, марш! Стоять! А потом я достану свою саблю и вонжу ее в собственное тело, упаду с лошади и буду слушать свои собственные вопли страдания, пока буду лежать и умирать. Это будет им на пользу!

И в те часы, когда я оставался один ночью, в мою комнату несколько раз входил человек, который свистел. Он всегда стоял ко мне спиной и свистел. Это было чертовски неприятно, и у меня волосы вставали дыбом. А утром мне приходилось переходить через комнату и ощупывать пол в том месте, где он стоял. Подобные вещи должны были привести к спиритизму? Нет, я не испытываю такого высокого уважения к духам. Физическое восприятие и ментальная концепция слишком таинственно взаимосвязаны, чтобы можно было полностью полагаться на то, что фиксирует глаз.

В то время произошло многое, что можно было истолковать как вырождение. Но я всегда держал маленькую лампу горящей вне себя и, с полным сознанием того, что я делаю, входил в темную пещеру бреда, чтобы узнать, что там скрывается. Видите ли, мой страх достиг таких размеров, что я не мог просто выдать его за «нервы», как это могут сделать люди в других обстоятельствах. Мой страх стал настолько неправильным, что вывернул меня наизнанку, а страх — это странная медаль: на обратной стороне выбито «мужество».

Все это было не более чем обычной подготовкой к сверхтщательной уборке дома: содержимое дома собралось в одной комнате, и чудовищное эхо отразилось от всех этих голых стен… После чего я приступил к работе с веником, мылом, водой и тряпкой.

Я был настолько смел в этом, что начал с того, что мне нравилось, но что на самом деле было всего лишь мошенничеством. Это было украшение с надписью «Силач». Его я выбросил из окна. Хладнокровно я выбросил этот мошеннический логотип за год или два до этого, и, как это ни забавно, к крайнему неодобрению как моих друзей, так и моих врагов. Когда у человека есть что-то прекрасное в собственности, вряд ли можно с благодарностью сказать, что к черту все это. Так и быть; теперь я буду еще более дерзок и добавлю, что я вырвал украшение из своей груди, потому что стал еще сильнее, чем прежде. Без сомнения, вы сочтете это несколько тщеславным замечанием. Но я достиг того момента, когда можно сказать: Быть или не быть.

Для чего я приобрел это украшение? Оно не имело ни малейшего отношения ни к силе, ни к слабости. Оно просто имело отношение к ужасу. Я вручил себе эту медаль