Беглец пересекает свой след - Аксель Сандемусе

соблазнительные приманки, сердечные заверения. предлагаются всевозможные заманчивые приманки, сердечные заверения по радио и даже солидные гонорары. А свидетели остаются на месте, прячутся в своих домах и верят, что убийцы — это они. Внутри них, как пламя, горит страх перед необходимостью раскрыть что-то в присутствии всего мира….. Кто находится в зале суда? Кто будет читать протокол? Кто будет слушать трансляцию? Свидетель видит себя перед судейской коллегией, всегда с одной угрозой, которая постоянно звучит в его ушах: Может быть, вы думаете, что я ничего о вас не знаю?

Этот бессмысленный страх перед свидетелями мы несем с самого раннего детства. В наших школьных учебниках были яркие истории об отважных мальчишках, которые никогда не проболтаются, и учитель был в восторге, когда читал вслух о таких отважных мальчишках, которых он бы избивал до полусмерти, если через две минуты они оказывались не готовы соответсвовать идеалу. Во время моей учебы в школе был случай, когда меня попросили рассказать, какой мальчик совершил неприятность в туалете — учитель был уверен, что я что-то знаю об этом, и через некоторое время я проболтался. Но потом мне также приказали рассказать подробности поведения того мальчика, и я отказался это сделать. Я не осмелился. Но этот громила так долго преследовал меня, что в конце концов я был вынужден подраться с ним. И надо было видеть его лицо! Его глаза извергали на меня огонь только за то, что я осмелился сказать такое. В деле была замешана кепка — она была обмакнута в экскременты. Хотите знать, что получил свидетель за свои мучения? Очень хорошо, эта грязная свинья подобрала кепку с пола за чистую часть — и этому тоже был свидетель — держал ее в правой руке, схватил меня за волосы левой, и ударил меня той частью, которая была покрыта дерьмом — три, четыре, пять ударов. Сам виноват? Ему сделали замечание и приказали убрать кепку из комнаты.

Я привел этот случай в частности, потому что это такой ужасный пример, но я помню множество аналогичных случаев. Свидетель всегда подвергался преследованиям. Грязная собака обладает толикой фактических знаний, а этого нельзя терпеть, поэтому лирическая проза об отважных парнях, которые никогда не рассказывают сказки. Такие истории пишут преступники о свидетелях.

На ребенка, выдавшего малейшее знание о чем-то, что совершили другие, возлагалось все бремя самого поступка. То же самое относилось и к жертве. Маленькая девочка, подвергшаяся насилию в Янте, несет на себе клеймо на всю жизнь; от нее можно ожидать почти всего, и именно эти ожидания, о которых она прекрасно осведомлена, со временем приводят к тому, что она, как правило, реализует их хотя бы частично. Мы во всем преклоняемся перед старшими. Тот, в кого никто не верит, по собственной воле попадает в ад.

Мы знали это, знали как по так называемому инстинкту, так и по опыту. Как только мы становились жертвами жестокого обращения, наш мир становился миром ужаса, и мы боялись разоблачения не меньше, чем самого преступника. А если мы случайно натыкались на малейшие сведения о чем-то, к чему сами не имели ни малейшего отношения, положение дел было не лучше. После этого нас стали бы преследовать угрожающие взгляды тех, кто был богами нашего мира; дома и в школе мы чувствовали бы на себе эти взгляды. Спустя годы люди могли отпускать замечания, по-прежнему колючие от тайной злобы. Во времена моего детства никто не мог заставить меня выдать морального преступника, кроме как под пытками.

Свидетель был настоящим грешником и нес на себе последствия греха. Когда мне пришла в голову истина, я был вынужден задуматься о мучениках религии и сразу же углубился в историю церкви. Мои подозрения подтвердились. Церковная литература в целом представляет собой набор уроков, как должен вести себя свидетель. Никто из них не является свидетелем, никто никогда не говорил ничего, кроме «аминь». Если бы я выдал хотя бы малую часть того, что я действительно знал в то время, мать пролила бы по мне слезы, а мои учителя внимательно следили бы за тем, чтобы еще один ребенок неумолимо шел к своей гибели. Если это не средневековье, то я не знаю, что это такое! Это закон Янте, безмозглый и беспощадный, потому что его практикующие никогда не позволяют своей правой руке знать, что делает их левая рука.

Однажды на одной из улиц Янте я стал свидетелем зрелища, которое никогда не забуду, пока жив. Один мой знакомый торговец стоял возле своего магазина и разговаривал с другим мужчиной, таким же большим и толстым, как он сам. Я шел в их сторону. На небольшом расстоянии впереди меня шла маленькая девочка. Когда она проходила мимо торговца и его друга, они прекратили свою болтовню, чтобы поглазеть на нее. Когда я подошел на расстояние вытянутой руки, я услышал, что они сказали. «О да, это точно она», — сказали они.

Была интрижка; парня арестовали. А она была жертвой.

Я посмотрел на лица этих двух взрослых мужчин и почувствовал страх. Их губы были мокрыми, глаза-бусинки смотрели вслед ушедшему малышу. А их издевательский смех, который они произнесли, до сих пор вызывает у меня содрогание, когда я вспоминаю о нем тридцать лет спустя.

Говорят, что мы не должны заниматься делами прошлого. В нашу жизнь вошли новые проблемы. Зацикливаться на прошлом — пустая трата времени. Те, кто озвучивает эту доктрину, — люди утонченные, которых можно пустить в свой дом. Но я, например, не допущу их в свой дом.

Мы будем продолжать преследовать свидетеля ровно до тех пор, пока будем сохранять идиотское представление о том, что нам есть чего бояться, и до тех пор, пока будем считать, что страх лучше знания. Знание сопряжено с опасностью; а знание — это независимость, и оно может убедить любого, кто покорится, что он не единственная и неповторимая свинья в мире. А вместе с этим исчезает и весь страх. Мы слишком мало знаем о себе, так мало, что верим, будто свидетель знает больше. Нельзя знать о себе слишком много, как полагают некоторые бодрые трутни. Радость и самоуважение возрастают вместе со знанием.

Но война с глупостью не закончится в ближайшую пятницу. Для этого у нас слишком много спекулянтов на человеческом ужасе.

Я не могу не признать, что все еще нахожусь под властью Янте, где мысль предстает в поясе целомудрия: Ты не должен ничего знать, ибо если ты знаешь, то ты — мошенник.

Я