Беглец пересекает свой след - Аксель Сандемусе

Свидетель-страх и свидетель-террор — это живое подтверждение того факта, что определенная прослойка общества находится именно там, где она нужна. «Нежелание обывателя позволить властям запутаться в деле» — это почти стандартное клише в прессе. Обстоятельства как таковые могут быть хорошо известны, но никто не интересуется, что скрывается под ними. Мы внушили нашим рабам сознание греха с помощью церкви и школы. Но с террором они справляются не плохо сами.

ГОЛОДАЮЩИЙ ХУДОЖНИК

Ребенок чувствует свое ничтожное положение и не может понять, почему и зачем. Точно так же скудны, как и у взрослого, знания ребенка о сущности и объекте террора. Ребенок верит в награду и наказание, в справедливую благодарность и возмездие. Поэтому ребенок очень рано начинает искать причину террора, который ему приходится переживать. «Что со мной может быть не так?» — спрашивает он. — «Что я сделал?» Сознание греха создается на фундаменте биологического первородного греха, имя которому — рост. Единственный грех ребенка заключается в том, что он не сходит со станка, стандартизированного штампованного взрослого уже в тридцатилетнем возрасте.

Ребенок спрашивает: «Что я сделал?» Или вопрос часто ставится в такой форме: «Что во мне такого, что делает меня таким невозможным в глазах других? Как я могу измениться?»

Мы читаем много глупостей о том, что дети стремятся к успеху. Этого они никогда не делают. Они скорее стремятся стать такими же, как все. И только после полного провала в этом деле они утопают в фантазиях о том, чтобы стать единственными и неповторимыми. Ребенок желает блистать, но только в известных и разрешенных областях. Быть в личном смысле чем-то отдельным — это серьезный страх ребенка. И только когда он достигает возраста половой зрелости, он делает отчаянный рывок в этом направлении.

Что со мной не так? Многие дети в ответ на этот вопрос начинают думать, что они уродливы, ужасно уродливы.

В раннем детстве мне было позволено услышать, что я большеголовый и слишком толстый. Сегодня это кажется мне странным, когда я смотрю на несколько своих детских фотографий. Но голова у меня была большая. Мне говорили, что я толстоголовый. Наверняка именно этот факт впоследствии стал причиной того, что я дал себе прозвище Баранья голова. Мое место было со старшими подмастерьями, с которыми нужно было заискивать, и именно в знак комплимента им я называл себя бараньей головой, так как это было явное заверение, что я ни в коем случае не считаю себя таким же, как они, что я ни в коем случае не считаю себя кем-то. Эти ранние фотографии, имеющиеся в моем распоряжении, ничего не говорят о толстоголовости и показывают, что мне ничуть не мешало бы носить на своих костях чуть больше, а не меньше жира. Но моя голова не смогла достичь того состояния, которого, казалось, требовали от нее я и Янте. Она была слишком большой и имела тяжелые черты. Янте настаивал, что она толстая и уродливая. Дело было не только в том, что «младший брат» должен быть наказан за простое существование. Вина должна была иметь под собой конкретную основу.

Потому что он существовал — это заставляет меня вспомнить одну встречу, которая однажды произошла у меня с моим отцом. Я был доведен до того, что сказал, что не просил приходить в этот мир. Отец спокойно посмотрел на меня, погладил свою бороду и сказал ровным голосом: «Никто, я думаю, никогда не посылал за тобой конкретно».

Это было изысканно сказано. Это замечание моего отца уберегло меня от целой горы философского пустословия. Этот человек знал самую суть вещей.

Они говорили, что я уродлив. И поэтому вы можете сказать, что я был тщеславен. Да, естественно. Но тщеславие — это борьба за равенство, и оно не является причиной. Это следствие. О, все эти уничижительные насмешки, которые мы бросаем друг другу, чтобы защититься от результатов собственной низости!

Янте оценивает лицо в зависимости от того, является ли оно обыденным и невыразительным или на нем каким-то образом отпечаталась индивидуальность. Если первое, то это предмет красоты, если второе — уродство. Несколько лет назад я работал охранником в музее. Сотрудники музея были очень раздражены тем, что в офисе всегда следили за тем, чтобы самые белые скульптуры были спрятаны в подвале, в то время как седая и избитая голова Тиберия имела целую нишу для себя. Служители музея никогда не прислушивались к мнению директора, кроме как в случае крайней необходимости. Они смеялись в своих и возмущались от имени публики тем, что самые прекрасные произведения искусства становятся недоступными. Эти самые произведения чаще всего были безнадежно убогими, странными экспонатами, которые, возможно, были «брошены» вместе с более важными приобретениями, или как бы там ни было. Они представляли собой мертвый груз, с которым борется каждый музей как с частью своей постоянной коллекции, но который в данном случае был отправлен в подвал.

В Янте было важно мнение музейных охранников, их и только их. Красивое или уродливое — это были установленные ценности задолго до создания какой-либо красивой или уродливой вещи. Рыжие волосы? Самые уродливые волосы в мире! Это предрешенный вывод еще до того, как человек получил возможность наблюдать за ними! Светлые оттенки очаровательны. Но седые волосы отталкивают, при любых обстоятельствах, без исключения. Кудрявые волосы настолько очаровательны, что заставляют сердце трепетать от восторга. Все обладательницы кудрявых голов понимают это и поэтому стараются выглядеть еще более похожими на овец, чем это было задумано природой. Кудри всегда венчают жесткий и каменный взгляд Янте — кудрявый эксгибиционизм, в основном компенсация. У моего сына с самого начала были кудри, но с тех пор мы их выпрямили, чтобы он не превратился в призовую овцу.

Выразительное лицо — это свидетельство и позор. Музейные охранники также утверждали, что скульпторы древности, хотя они, несомненно, обладали талантом, не были одарены Богом ничем, напоминающим вкус. Они никогда не отказывались от самых уродливых голов, которые только могли найти. Хотя, возможно, это объясняется тем, что у этих отвратительных цезарей, конечно же, были деньги, и они могли хорошо заплатить за свои портреты. Это было в их власти. И будь они прокляты, если не были стаей уродливых грубиянов, как бы их ни звали — Цезарь, Калигула или Август! Тем не менее, были и такие каменные