Ледяные объятия - Мэри Элизабет Брэддон

– Там один джентльмен хочет вас видеть, сэр, – доложил он. – Только чтоб непременно с глазу на глаз.

Мы с Фанни расслышали каждое слово, хотя Труфолд изъяснялся шепотом.

– Он из Уичерли? – выдохнула Фанни. – Проси его сюда.

– Он желает беседовать только с хозяином, мэм. Провести его в библиотеку, сэр? Там свет еще не гасили.

– Так и есть: он из Уичерли, – произнесла Фанни, ледяной рукой стискивая мое запястье. – А что я говорила? Мой сын попал в беду. Проводите гостя сюда, Труфолд. Я на этом настаиваю.

Странно было услышать столь властные интонации от жены, неизменно почтительной с мужем, и от госпожи, столь ласковой со слугами.

– Да, Труфолд, делайте как вам сказано, – поддержал мистер Крайтон. – Какую бы дурную весть ни привез этот человек, мы выслушаем ее вместе.

И он обнял Фанни за талию. Оба были бледны как мрамор, оба застыли как изваяния, ожидая неминуемого удара.

Вошел незнакомец – тот самый, которого я видела в дверном проеме. Оказалось, что этот суровый человек средних лет служит викарием в Уичерли и является духовником сэра Фрэнсиса Уичерли. Свое известье он сопроводил всеми обычными фразами, принятыми среди христиан для утешения ближних и привычными для того, кто по роду занятий имеет дело с прискорбными событиями; притом святой отец не поскупился на сочувствие и от себя лично. Пустые слова; напрасные усилия: удару суждено было обрушиться, и мирские увещевания не умалили его мощи даже на ничтожный вес птичьего пера.

В Уичерли по случаю первого дня нового года затеяли скачки с препятствиями, и Эдварда Крайтона удалось склонить к участию на его любимом гунтере[29] по кличке Порох. Эдвард рассудил, что вполне успеет вернуться домой к балу, и согласился. Порох с легкостью брал препятствия, пока не дошло до последнего из них – двойного барьера, за которым была канава с водой. Жеребец хотел резко остановиться, но по инерции перелетел кувырком через барьер, перенеся и всадника; последний, впрочем, тут же упал вблизи от дороги, где, как на грех, находился тяжелый каменный каток для выравнивания грунта. Поскольку Эдвард падал головой вперед, на голову и пришлась основная сила удара. Вот и все. Пока священник излагал подробности трагедии, что-то побудило меня оглянуться. Я увидела Джулию Тримейн, которая стояла у викария за спиной. Она слышала каждое слово, но не позволила себе ни исторгнуть крик, ни явить хотя бы один признак неминуемого обморока: замерла в ожидании финала.

Не знаю, чем закончилась та ночь. Всех нас охватило какое-то жуткое оцепенение. Подали экипаж, и мистер и миссис Крайтон отправились в Уичерли за своим мертвым сыном, ибо он умер прежде, чем его донесли до дома сэра Фрэнсиса. Я вслед за Джулией Тримейн прошла в ее комнату и сидела с ней, пока не забрезжила зимняя заря – горчайшая из зорь.

Остается сказать совсем немного. Жизнь идет своим чередом, хотя бы сердца и были разбиты. Для поместья Крайтон-Эбби наступило тяжелое время отчужденности. Хозяин практически поселился в своей библиотеке, заперся от всего мира, похоронил себя почти так же бесповоротно, как это делают монахи-отшельники. Я слышала, что с того дня никто не видел улыбки Джулии Тримейн. Она до сих пор не замужем, никуда не выезжает из отцовского поместья; она горделива и сдержанна с равными по положению, но к окрестным беднякам добра и участлива, словно ангел. Да, эта своевольная девица, некогда заявлявшая, что не выносит спертого воздуха лачуг, стала истинной сестрой милосердия, вот разве что монашеских одежд не носит. Так глубокое горе способно изменить течение жизни женщины.

Со своей кузиной Фанни я много раз виделась с того ужасного вечера, ведь я по-прежнему желанная гостья в Крайтон-Эбби. Моя кузина предстает спокойной и приветливой, исполняет свои обязанности, улыбается, глядя на малышей Софи и Агнес. Это почтенная хозяйка огромного дома, но я знаю: главная пружина ее жизни сломана, мирская слава для нее прошла, земные удовольствия и радости она встречает уныло и безучастно, как женщина, для которой все покрыто темной тенью неизбывной скорби.

Трижды мертв

1. Первый раз

«Только сегодня! Заключительное выступление! Герр Рудольф Прусиновски и его дрессированные львы! Не пропустите бенефис герра Рудольфа Прусиновски, которого почтили своим особым покровительством ее величество королева Виктория, император Китая, хан Тартарии, его светлейшее высочество великий герцог Баденский, Саймон Муддлбрейн, эсквайр и член парламента, мэр Спиндлкума вместе с городским советом, а также прочие августейшие особы, слишком многочисленные, чтобы называть их поименно. Не опоздайте на заключительное выступление! Спешите видеть львов Рудольфа Прусиновски, фаворита коронованных особ и представителей европейской элиты. Бесподобный Прусиновски имел честь выступать перед микадо Японии. Великая княгиня Сельтерсвассербургская наградила герра Прусиновски орденом Красного и Черного. Не пропустите шоу! Всемирно известный Рудольф Прусиновски и его дрессированные львы!»

Вышеприведенные фразы, напечатанные гигантскими черными буквами по желтому полю, а также многие им подобные (в коих буйная фантазия, сдобренная опытом на артистическом поприще и спрыснутая отрезвляющим настоем фактов, углублялась в страну выдумки буквально на считанные шажочки), красовались на стене Спиндлкумского театра ее величества, на улицах и рыночной площади, на променаде и даже в трущобах. Спиндлкум был крупным промышленным городом, его продукция имела важное экспортное значение, а торговля шла как сушей, так и морем, вследствие чего в Спиндлкуме имелось целых два театра – Королевский театр помещался в элегантном здании неподалеку от променада, в переулке, и мог похвалиться крытой каменной галереей, кою венчал бюст Шекспира. Этот театр посещали пожилые граждане, которым дороги были традиции, заложенные самим Эдмундом Кином[30]; эти стены застали Макреди[31] и Харли[32] еще до зенита, в бытность их актерами постоянного репертуара. Однако на памяти человеческой ни один импресарио не получил здесь ни монетки. Что до Театра ее величества, тот занимал здание просторное, похожее на амбар, с высокой крышей, поддерживаемой металлическими балками, с ложами в три яруса и с балконом, расположенным на высотах поистине альпийских, которые из обширной долины амфитеатра казались недостижимыми для смертных. Театр ее величества был для импресарио золотым дном. Билет в амфитеатр стоил шесть пенсов, на балкон – три пенса, и поэтому зрительный зал никогда не пустовал, а по понедельникам и субботам жизнь там буквально перекипала через край. Завсегдатаи были требовательны, но в целом снисходительны; пьесы им нравились полные энергичных действий, от актеров они ждали жестикуляции, поз и гримас. Театр ее величества привечал звезд – каждому светилу