В начале было Слово – в конце будет Цифра - Маргарита Симоновна Симоньян

К вечеру одуряющая жара сменится убийственным холодом, как бывает только на океане и только в последние времена. Пот, пропитавший одежду ста пятидесяти миллиардов, молниеносно замерзнет и скует и эту одежду, и даже кожу, и каждый из ста пятидесяти миллиардов почувствует, будто его ощипали, обмотали пищевой пленкой и засунули в морозилку, как курицу.

По дороге Прохор покажет неопытному Учителю, как надо дышать сквозь кусок поролона, чтобы не потерять сознание от дыма тысяч костров. На каждой мусорной куче, где еще час назад постояльцы свалки истекали зловонным потом, теперь они будут жечь еще более зловонные костры из телефонных чехлов и детских игрушек – главного топлива Автономии, – тщетно пытаясь согреться.

– Ну, как тебе вечная жизнь, Учитель? – тихо спросит Прохор, уже без всякой надежды на ответ. – Меня когда только воскресили, я еще неделю думал, что сплю.

– Какие сны в том смертном сне приснятся, когда покров земного чувства снят, – продекламирует Шекспир, и Прохор уже пожалеет, что взял его с собой.

Учитель будет молчать. Так, молча, они дойдут до пристанища Прохора. Пустые пакеты из-под соков, сломанные Барби, пластиковые бутылки, которые целый день колыхались на кипящей волне, теперь парализует крепчающей ледяной кромкой. Прохор покажет на барахтающуюся у самого берега душевую кабину.

– Вот тут я живу, в этом душе. То горячо, то холодно, то наоборот. Но ничего. Бог терпел – и нам велел! Правда, Учитель?

Учитель опять промолчит.

– Это я еще отлично устроился, по нынешним временам. У нас, на побережье, нищеброды в основном на матрасах надувных обитают.

Прохор рукой покажет на готовящихся ко сну соседей, занятых надуванием резиновых матрасов и устройством их посреди хлама так, чтобы можно было плюхнуться сверху и забыться сном в надежде, что он будет последним.

Но Иоанн совершенно не заинтересуется ни убогими надувными матрасами нищебродов, ни роскошной душевой кабиной Прохора. Он только загадочно скажет:

– Мне бы найти колесницу…

И Прохор едва сдержит слезы сострадания к выжившему из ума Учителю. Он возьмет морщинистую руку Иоанна, застрявшего в своем первом веке, как в этом хитоне, который он не снимал уже две тысячи лет, и, успокаивая, скажет:

– Ладно, колесницу мы поищем потом. А теперь мы идем ужинать и смотреть телик, – Прохор повернется к Шекспиру. – Это как твой театр, только лучше. Видал такое?

Шекспир презрительно фыркнет:

– Я слишком занят службой Мельпомене.

С тех пор, как по велению богов

я был из гроба к новой жизни призван,

минуты отдыха мое перо не знало.

Трагедий новых восемьдесят пять,

комедий сотни полторы, сонетов —

до тысячи, пожалуй, и – прелестных!

Хотите почитаю вам дорóгой?

Прохор вежливо откажется от прелестных сонетов и поведет всю компанию дальше от океана, вниз, по Бродвею, к телебункеру. Но Бродвей окажется перекрыт целым воскрешенным римским легионом – по случаю очередной премьеры Нерона. Придется остаться переждать представление.

Отравительница Локуста, убивавшая родственников Нерона по его приказу, а потом по его же приказу публично изнасилованная жирафом до смерти, соберет билетики у заядлых театралов, облюбовавших свалку Бродвея: античных язычников, тех и аутокомпрачикосов – у публики, испокон веков имевшей слабость к манерным видам искусства.

Представление откроют однорукий аутокомпрачикос Адам и чистопсовая сука Ева, знаменитая удивительной крепостью красных мясов и отсутствием брылей. После неудавшегося аукциона Адам, как и советовал Нерон, оставил ее себе, приручил, и теперь они вместе подвизались ведущими на всех статусных ивентах Автономии Демократии.

Вскарабкавшись в своей инвалидной коляске на взгромождение допотопной рухляди, как на сцену, Адам, громко отплевываясь, прочистит горло и постучит в неработающий микрофон, инкрустированный розовыми бриллиантами, найденный в развалинах дома какого-то рэпера.

– А сейчас в исполнении нашего божественного цезаря, заслуженного артиста Автономии Демократии, вечного императора, прозвучит ария из оперы «Иисус Христос – суперзвезда», – на весь Бродвей заорет Адам.

На рухлядь взберется сам Нерон – разряженный в пластиковые цветы, с хвостом из целлофановых перьев, обернутый в елочные гирлянды, с золоченым сиденьем от унитаза на завитых локонах.

И тогда наконец Учитель обратится к Прохору с чем-то вразумительным:

– Это Антихрист? – спросит он, хмурясь.

– Это Нерон, Учитель.

– Я и говорю – Антихрист.

Прохор вспомнит, что две тысячи лет назад Нерона действительно считали антихристом: он первым придумал гонения на христиан и довел это изысканное развлечение до совершенства, скармливая их львам на гладиаторской арене и поджигая живые факелы в садах на Ватиканском холме; в катакомбах еще рассказывали, что, когда он был младенцем, Мессалина послала к нему убийц, но те сбежали, увидев, что сон младенца-Нерона охраняет живая змея; да к тому же, если сложить порядковые номера букв имени Цезарь Нерон, они составят ту самую цифру.

– Даже антихриста вернули на землю, – медленно скажет Иоанн. – Почему же не возвращают Христа?

– Не знаю, Учитель. Сам удивляюсь, – Прохор разведет руками.

И снова промолчит Иоанн, тяжело опершись на лыжную палку. Еле протиснувшись сквозь пеструю толпу аплодирующих одной рукой аутокомпрачикосов, Прохор приведет своих спутников к финансовому кварталу – туда, где Альфа Омега оставил Билла Гейтса на знаменитом бронзовым быке. Они обнаружат тельца и дельца примерзшими друг к другу кристаллизировавшимся потом и слезами, образовав единую друг с другом конструкцию. Сначала Прохор с Шекспиром попробуют отодрать дельца от тельца, но это окажется невозможным, слишком прочна будет кристаллическая связь. К тому же Билл Гейтс не проявит никакого желания быть отодранным, он, кажется, окончательно укрепится в намерении провести вечную жизнь верхом на золотом тельце.

На Уолл-Стрит Прохор остановится возле люка промышленной стиральной машины, откроет его и подтолкнет своих спутников в какую-то нору, прорытую внутри свалки. В норе Прохору придется тащить Иоанна, оказавшегося совершенно неспособным ползти, а Шекспиру – толкать его сзади, и вскоре они выберутся в просторное бетонное помещение – единственное помещение, уцелевшее во всем Нью-Йорке.

– Это бункер, который финансисты построили для себя на случай ядерной войны. У них тут даже была специальная вентиляция со специальным воздухом, чтобы исключить радиацию. Никому из них это, конечно, не помогло – первым делом завалило вентиляцию, и они все тут задохнулись, а мы теперь пользуемся, так сказать, благами цивилизации, – Прохор махнет рукой на полки, уставленные баночками кока-колы и натовскими упаковками галет.

На голой бетонной стене будет висеть допотопная плазменная панель, что само по себе неудивительно – плазменными панелями завалены все свалки Автономии Демократии, их удобно использовать как разделочную доску, если удастся добыть и зажарить на пластиковом костре худосочную крысу. Но именно эта плазменная панель будет работать!