Комната одиночества - Александр Павлович Волков

о чем-то гыркать с Резо. Тот полез с ними целоваться, потом достал бутылку водки, налил подошедшим по маленькому стаканчику, а себе, в такой же маленький стаканчик, налил пива. Потом они все чокнулись стаканчиками. Но Резо поставил свой стаканчик на прилавок и налил мне полный стакан водки. Я произнес тост за хозяина и отошел в сторону. Тут появился Базанок, как я понял, с Женькой Коптеловым.

В общем, зашли мы во второй зал, это в тот, куда начпо дороги не было. Уставили стол вином и закусками и принялись водоплавающие всякие истории травить. Может и врал чего Базанок, но слушать все равно интересно. Например, один его корешок, по имени Серега и по профессии «рогатый», вспомнил свое давнее увлечение, когда корвет стоял в доке целый месяц на ремонте, писать картины маслом стал, убивать время тем, что изображал что-то страшное и непонятное, так сказать, не для выставки, а для себя. Одно небольшое полотно повесил в каюте. На полотне изобразил расчлененного человека – голова, руки, ноги, грудь разбросаны по сторонам небольшого холма, и все это посыпано разноцветными кубиками, кроме того, поверх всего поместил изображение тараканов в натуральную величину. Потом Серега запил. Как-то ночью он испытал делирий, метался по каюте и все пытался согнать с картины тараканов. Наутро к нему зашел замполит. В руках свернутая в трубочку газета. Увидел картину и кричит:

– Распустились, защитнички! Бардак развели! Да еще и тараканов не убивают!

И стал хлестать газетой по картине.

Ну, посмеялись, выпили еще, и слово взял Женя. Женя, нужно сказать, не особо болтливый парень оказался. Во-первых, здоров, как сто быков, рост под два метра, плечи как у молотобойца, а говорит мягко, вкрадчиво. Мне сразу Женька понравился. Так вот, Женька стал рассказывать про своего командира, с которым он не в ладах. В любой части кто-нибудь с кем-нибудь не в ладах. Женька рассказал, как его командир каждый день уходил домой. Выйдет на пирс, и беда тому моряку, который попадется. Командир его тут же отлавливает и начинает что-то вроде строевого смотра: наличие расчески, носового платка, документов, маркировка одежды, потом знание уставов, далее строевые приемы, отдание чести на месте и в движении, строевой шаг и тому подобное. И когда по прошествии часа матрос уже еле держится на ногах, командир отпускает его и шепчет:

– Теперь я готов к исполнению семейных обязанностей!

Тоже посмеялись. Я почему-то подумал тогда: «Зачем водоплавающие рассказывают только о плохом?» Потом понял: потому что хорошее – это само собой, так должно быть и не стоит говорить о том, что и так должно быть. Как я тогда завидовал и Базанку, и Женьке. Они ходят в дальние походы, а я дальше внешнего рейда не бывал.

Вот и последний поход не вылился в простую прогулку. На корабле Женьки погиб матрос. Интересно, как бы я поступил в той ситуации? А было, по рассказу Женьки, так. В шторм, когда корабль выписывал циркуляцию, то есть, делал поворот, при том, шторм был всего балла три-четыре, это даже и не шторм, а так, волнение моря, выперся на верхнюю палубу будущий покойник без спасательного жилета. «Годок» какой-то. Молодой, то есть «дух» или «карась», никогда не посмел бы выпереться на верхнюю палубу. Но тот, дурачок, выперся, а тут его волной и подхватило, пикнуть не успел, повело, как бревно в половодье, и башкой о леерное ограждение. Не убило сразу, это точно, оглушило только, но пока дежурный по верхам заметил тело и подал команду, вторая волна стащила тело матроса за борт. Мичман сразу за борт – шмыг, ведь как-никак дежурный, а вот, проморгал. За ним Женя нырнул. Ну, Женя знал, что делает, кандидат в мастера спорта по плаванию, а мичман на что рассчитывал? Матрос затонул в видимости, можно сказать, на глазах. На месте только беска осталась, когда Женя подплыл. А на корабле пока стопорили ход, пока спускали шлюпку, Женя сам до борта и подгреб, а мичмана потом минут сорок вылавливали. Выловили уже посиневшего, как баклажан, мертвой хваткой вцепившегося в спасательный круг. Ну что на выходе: Жене фитиль за непродуманные действия, а про мичмана забыли, так как подхватил этот пень воспаление легких.

Пока стояли в базе, у водоплавающих появилось свободное время, вот Базанок и Женя напросились в духан.

Не знаю, но я почему-то зауважал ребят, хоть дело какое делают, а мне вот ничего делать не дают, обидно, и перспектив никаких. Чтоб все провалилось.

Потом мы немного помолчали, потягивая вино да ковыряя вилкой в салатах. Тут смотрю, у Жени лицо вытягивается. Дело в том, что мы сели за столик, который был как раз напротив двери, из которой виден весь внутренний двор. Так вот, в этот двор со стороны завода, на котором работал Важа, вошла группа матросов во главе с мичманом. Ясно, что куда-то на работы гоняли, а теперь просто завели срочную службу помыть руки под краном, что виднелся как раз посреди двора. В общем, мичман завел матросов во двор, а те уже головы стали вытягивать от любопытства, что это за офицеры сидят в рабочее время в духане? Женя тут же бросился под стол и шепчет:

– Док, умоляю, уведи команду, это мои матросы.

Я не понял, чего он боится, но вижу, что и Базанок побледнел. Видимо, на кораблях свои законы, которые мне не дано понять. А мне-то что, я ничей. Встаю из-за стола и направляюсь к мичману.

– Послушай, – начал я, – уведи отсюда своих орлов, тут заинтересованные люди есть, – и добавил многозначительно, – ты понял?

Мичман поворочал белками глаз, как думающий негр, и говорит:

– Да, понял, а кто там?

Во, дубина! Тогда я отвечаю ему:

– Начпо, вот кто, так что давай, проваливай!

Мичман побледнел и давай командовать, вмиг двор опустел. В общем, ушли матросы и их дебил мичман, я возвратился к столу. Женя вылез из-под стола и говорит:

– Как я потом командовать буду ими, если они меня пьяным увидят?

– Как, – говорю я, – обыкновенно.

– Нет, – отвечает Женя, – я так не могу.

В общем, тогда расстроился наш стол, и земляк, и Женька насупились и больше молчали.

Но когда Женькин корабль уходил в очередное плавание, его на борту не было. Говорят, что нахамил у трапа комбригу, тот его и снял перед самым походом.

Помню, как мы провожали одного офицера в отпуск в аэропорту. Сели в духане и стали петь песню:

– Едут, едут по Берлину наши казаки.

А за перегородкой сидела