42-й до востребования - Михаил Александрович Тарковский

и воздушных, что кажется, лёгкий ветерок – и понесёт их перекати-полем над песками. Шагаю, проваливаюсь в скрипучий песок, чувствую его жар кольцом на щиколотках и щекочущую сухость коровьих корок. Над кудрявыми кустами окских берегов катится позывной «Маяка» из невидимого приёмника. Илюша кидается песком, тётя Инна лежит на полотенце в соломенной шляпе и с листом на носу.

У дяди Веки очень мощные, выпуклые и волосатые икры, он велосипедист, и в Москве у него велосипед «Турист» со «скоростями». Дядя Века – весельчак. На берегу в соснах стоит детский лагерь в палатках. Утром, в обед и вечером к отбою раздаётся горн. Конечно, мы наизусть знаем утреннее: «Вставай, вставай, порточки надевай». И вечернее, утихомиривающее:

Спать-спать по пала-там – пионерам и вожа-тым

Пионеры спать не хо-чут, над вожатыми хохо-чут.

Дядя Века осуждает безграмотное «хочут» и предлагает своё:

Пионеры спать не хотят, над вожатыми хохотят.

Дядя Века – физик. Начитавшись книги «Голубая бусинка», я всё мечтал стать невидимкой и пытаю дядю Веку. Тот вроде и поддерживает моё желание, но осаживает непоправимо, мол, да, можно стать невидимкой, но, к примеру, с помощью «системы зеркал». У него манера отрезвить и разложить всё по полочкам. Моторную лодку я называю «моторкой», а он проводит целое логическое назидание, что такого слова нет, что бывает моторный катер, а бывает лодка и мотор и что правильнее называть «лодка с мотором».

У Илюши тоже всё волнами. Пришёл я к нему на верхний конец: он сидит с незнакомым мальчишкой и трёт кирпич в формочку, там уже шершаво-красная горка. Увидев меня, он говорит:

– А, привет… Мы теперь в индейцев играем. Это для боевой раскраски племени делаваров. А вот это мой новый друг Вова. Ты мне больше не друг.

Тут друг Вова заиграл вдруг в обычную войну: «Вот, смори, тут такой американец летит на самолёте… уя-я-я-яу-у-у-у…» А сидевшие на лавочке старушки забубнили: «Раньше немцы были, теперь мериканцы».

Потом вдруг Илюша с дядей Векой приходят к нам и приглашают в лес ставить палатку и пить чай с печеньем. Пока идём по полю по дороге, Илюша меня невыносимо смешит стишком:

Дядя Стёпа – великан, золотые усики

Летом шубу надевал, а зимою – трусики.

В лесу мы долго ставим палатку, и дядя Века с Илюшей заговорчески напевают: «Понимаешь, это странно, это странно». Илюша – первую строчку, а дядя Века – вторую: «Но такой уж я законченный чудак». И оба почти «хохотят», и всё время чувствуется нечто их особое, внутрисемейное, куда другие не вхожи и от чего мне неловко. Они очень похожи друг на друга – несмотря на твёрдую полуседую чёлку дяди Веки, рядом с которой глаза и брови кажутся будто мазанными углём. У обоих какое-то густо заросшее длинное темя и мощные икры. Ещё почему-то дядя Века никогда не садится на землю. И не разрешает Илюше: «И мне родители не разрешали».

Илюша вдруг перестаёт помогать, и дядя Века говорит: «А Илья сачка давит! Илья, ты сачок?», и я сначала не понимаю словечка и представляю сачок для бабочек.

На обратном пути по полю на проводах сидят коноплянки, Илья спрашивает, почему их не бьёт током, и дядя Века начинает обстоятельно объяснять про разность потенциалов, и Илюша кивает. Я не понимаю ничего, но очень воодушевляюсь дяди-Векиной научностью. В его присутствии я почему-то всегда ощущаю обязанность вести с ним такие разговоры и задавать вопросы. И сам становлюсь необыкновенно пытливым и всё думаю, что же мне такое спросить. И спрашиваю:

– Дядя Века, а почему дети на пап тоже похожи?

Дядя Века неожиданно расслабленным голосом отвечает:

– Да, э-э-э, ты очень наблюдательный. Ты, наверное, хочешь сказать, что Серёжа, который рядом с нами купается, похож и на маму, и на папу, да?.. – Интонация дяди Веки мечтательно-расследовательская, будто я помогаю подтвердить его же догадки и мы вместе нащупываем истину.

– Которые все толстые?

– Да, полные… «Толстые» не надо говорить… Но вопрос не в этом… А в том, что и я замечал: когда люди живут вместе, они постепенно становятся похожими друг на друга. Я тебе больше скажу: я знаю их собаку, она такая же, как хозяева, – её даже зовут Шарик.

Мне становится невыносимо скучно, я чувствую, что меня дурят, уводят этим Шариком совсем в другую сторону… Я иду, дёргаю и собираю в ладонь соцветия пижмы, рассматриваю птиц на проводах, а потом снова возвращаюсь к загадочному сходству моих попутчиков и ничего не пойму, и только бормочу про себя: «Понимаешь, это странно, очень странно»…

Сандалики

1

Были ещё в деревне Любка и Андрей, её отец. Дружной балагуристой парой они образовывали поле, звенящее красотой, породой и опасностью. Андрей мне напоминал Анатоля Курагина или Александра Первого. Чуть продолговатое крупное лицо, нос с горбинкой. А Любке было лет четырнадцать. Невысокая, скуластая, раскосо-синеглазая и со сверкающей улыбкой. По смуглоте густо-красные щёки. На висках позёмочкой нежнейший пушок. Волосы недлинные, по шею – русые с отливом. Голос с хрипотцой. Пахло от неё избой.

У тёти Вари была верандочка со столом. Я шарился за птицами и ввалился с дождя, – мокрые трусы и штаны. У стола по бокам, как львы у ворот усадьбы, сидели Андрей и Любка. Оба сияли, глядя на меня весело и внимательно, будто я видом подтверждал нечто обсуждавшееся перед моим приходом. Предосенний порыв ветра хлестанул дождём по оконцам терраски. Я почти прошёл к двери в горницу, когда Любка сказала: «У тебя фонари на заднице!» Андрей налил в стакан что-то бруснично-красное и добавил: «Ай да Михря!» А тётя Варя спасительно подытожила: «Ничего, на попе высохнут!» И все засмеялись.

2

Раз лазил на ёлку, где было пустое гнездо. Подломилась ветка, и под коленки как молнией ударило. Я было повис на руках, но, судорожно взяв лесину в замок, заминая и ломая ветки, прижимаясь к ней ближе некуда, сполз до земли.

Тогда же я открыл, что и с землёй можно слиться, и с полем. И вдруг понял партизан: они-то свой лес знают, а французы и немцы – нет! И главное – никому в голову не придёт, что мы тут сидим и за ними смотрим! Вот в чём сила! Прилечь, припасть к земле и замереть… Пробовал спрятаться в пшенице у дороги, когда кто-то проходит, и выдержать, высидеть: казалось, что, поравнявшись со мной,