Искры Божьего света. Из европейских впечатлений - Николай Иванович Надеждин

течение целого года он пил воду, свое единственное питье, только раз в месяц. Словом, он испытывал на себе, до какой степени наша природа может выносить самоумертвление внешнего человека, чрез которое развивается в нас человек внутренний. И это относилось не к одной пище, но ко всем материальным потребностям земного бытия. Самоотвержение Нила простиралось до того, что он решительно не имел никакой собственности: ничего ни в келье, ни на себе, кроме одежды, состоявшей из грубой власяницы, перепоясанной простою веревкою, одежды единственной, не переменяемой до износу.

И для современников, для людей десятого века, когда религиозный энтузиазм был еще во всей силе, такая жизнь конечно была редкое, необычайное исключение. Что ж ныне, и для нас? Малодушию нашему естественно возмутиться при мысли: ужели так только можно спастись, ужели так только должно спасаться? Да! картина совсем не заманчивая для чувств; даже не выносимая для разума, воспитанного в их школе! Кто же после того спасется? Спросит едва ли не каждый.

С подобным вопросом приступали уже и к самому Нилу. Однажды, когда вследствие усилившегося разбойничества сарацинов он принужден был, покинув свое возлюбленное уединение, переселиться в ближайшее соседство к Россано, на одну из наследственных своих земель, во время случайного посещения собралось к нему множество людей всякого звания, мирских и духовных: в том числе главные сановники городского и областного правительства; даже сам митрополит Россанский и всей Калабрии, Феофилакт, муж, славившийся разумом и ученостью.

Они пришли большей частью из любопытства: видеть и искусить юного инока, сделавшегося уже добычею шумной молвы в народе по своим беспримерным подвигам. Началась беседа. Разговор с первых речей пал на важный вопрос о «малом числе избранных». Нил смиренно повторил слова Евангелия, присовокупив, что он принимает их в самой строгой ограниченности буквального смысла, без всяких послабительных распространений. «Как? – вскричала толпа. – Стало быть, мы напрасно носим имя христиан, напрасно крестились, напрасно причащаемся тела и крови божественного Искупителя?».

Митрополит молчал. Нил остался один против всех. Чувствуя щекотливость своего положения, и с тем вместе неспособный уступить там, где дело шло о столь важной истине, он продолжал с кротостью защищаться свидетельствами святых отцов, раскрыл богатую сокровищницу своей памяти и представил целые отрывки из Златоуста, из Василия, из Ефрема Сирина, из Феодора Студита. Потом, одушевясь святой ревностью, воскликнул в чувстве горестного умиления: «Все вы христиане! Но в настоящие злополучные времена такова ли жизнь христиан, чтобы царствие Божие, в которое ничто скверное не входит, могло быть достоянием многих?».

И вслед за тем, дав волю своему увлечению, он изобразил картину современных нравов общества, картину, столь известную ему по собственному опыту, с такой ужасающей верностью, что слушатели содрогнулись, и со всех сторон раздался скорбный вопль: «Горе нам грешникам!».

Впрочем, везде есть свои степени: в жизни внутренней, так же как и в жизни внешней. На шумном позорище мира не всякий призван быть гением, не каждому дано, не от каждого и требуется достигать последнего края земного совершенства. Довольно, если относительное совершенство достигается каждым по мере сил. Так точно и на таинственной лествице духовного совершенствования, возводящей от земли на небо! Жизнь, подобная Ниловой, представляет высшую поднебесную ступень этой бесконечной лествицы. И она еще далеко отстоит от того полного идеала божественного всесовершенства, который во всем величии своем изобразился только в Богочеловеке.

Посмотрите на картину истязания, вытерпенного на земле Сыном Божиим! Испив всю горечь уничижительного позора, осмеянный, обруганный, обесчещенный в глазах мира всею срамотою земного бесчестия, Он, обреченный наконец к мучительной казни поносного креста, кроток и безгласен, как агнец, среди зверских мучителей! Перед такою пыткою добровольно подъятых страданий – и Кем еще подъятых! – что значит отшельническая пещера, строгое постничество, колючая власяница? Целая жизнь наших человеческих лишений что перед одною минутою, когда он, Единородный Сын Отчий, должен был воскликнуть: «Боже мой, Боже мой! Почто Ты меня оставил?».

К недосягаемому идеалу возможно только приближение. Пусть каждый идет, пока достает у него сил. Нет нужды, если один останавливается ниже, другой простирается выше: лишь бы каждый совершил всё, что он может совершить! В дому Отца небесного обители многочисленны. Звезда от звезды различается блеском; но все они на небе, все искры Божьего света, все очи Божии!

Обратимся к нашему подвижнику. Еще во глубине своей пещеры Нил увидел, какое могущественное влияние на мир, при всей его слепоте, имеет всякое высокое явление. Несмотря на беспримерную строгость проводимой им жизни, ему не было покоя от энтузиастов, напрашивавшихся к нему в ученики, обременявших его неотступными требованиями принять их под свое руководство.

Святой отшельник, как ни дорожил сладостью уединения, не мог иногда не уступать насилию просьб. Но, к сожалению, его снисходительность доставляла ему чаще скорбь, нежели утешение. Порывы увлечения скоро проходили: их сменяла неизбежная скука, потом ропот, даже восстание на учителя. Самый первый опыт был именно таков. Послушник, вымоливший себе прием в пустынное уединение, скоро возмутил его священную тишину буйною строптивостью. Он искал всячески раздражить кроткого праведника, чтобы в гневе его найти благовидный предлог к конечному с ним разрыву. Нил предупредил соблазн, и сам отпустил возмутителя с миром. Но тот не хотел отойти с бесчестием изгнанника: чтобы удержать верх за собой, он потребовал у отшельника возвращения трех монет, которые вручил ему при водворении в его пещере, монет, в то же время отданных нищим. Нил занял деньги у соседнего монастыря, и, чтоб выплатить долг, в двенадцать дней написал три экземпляра Псалтыря. Это естественно должно было сделать его строже и недоступнее. Впрочем, когда он принужден был переселиться в соседство главного города области, трудно было противиться потоку, который приливал беспрерывно с большею и большею силою. Неприметно вокруг его кельи образовался огромный монастырь. Светильник, до сих пор таившийся под спудом, засиял на великолепном свещнике, во благо ищущих света.

Душа стекшейся братии, Нил, однако, верный своему обету смирения, никак не принимал титла настоятеля. Он не любил даже, чтоб его величали учителем. Между тем слава о его подвигах и мудрости гремела повсюду: она достигла до Константинополя; и скоро святой муж получил самые лестные приглашения посетить царствующий град кесарей. Само собою разумеется, что он отказался; именно потому, что приглашения были слишком лестны, что путешествие грозило ему блистательными почестями, которых он столько страшился.

Смерть Россанского митрополита, того самого Феофилакта, который приходил некогда испытывать Нила, представила новое, гораздо опаснейшее испытание его смирению. Гражданские и духовные сановники области единодушно избрали его на осиротевший святительский престол и уже шли, чтоб застичь его нечаянно и силою