Черное ожерелье - Шерхан Муртазаев

пятницу к концу рабочего дня Жарас Хамзин позвонил из Карасая в Нартас. Говорил он с заместителем главного инженера рудника Аманкулом Ахраповым. Чтобы дать сослуживцам понять, с кем он говорит, Аманкул кричал в трубку громче, чем надо, хотя слышимость была отличной:

— А, Жаке, здравствуйте!

Но люди в конторе могли не понять, что это за «Жаке», и поэтому Ахрапов повторил для ясности:

— Да, товарищ Хамзин, я вас слушаю.

Жарас предложил выехать на природу, отдохнуть, поохотиться. Аманкул обрадовался:

— Хо! Что может быть лучше! Если нас с собой возьмете, доставите огромную радость. Внимание ваше дорого. — И он, сам того не замечая, прижимал руку к сердцу, кланялся человеку, который сидел в другом городе.

— Захвати с собой и новое начальство. Пусть посмотрит наши места, — сказал Хамзин. Аманкул не понял, зачем понадобился Жарасу Данаев, но спросить не решался.

— Хорошо, Жаке.

Договорились встретиться на полпути между Карасаем и Нартасом, в местечке Кольмекуль.

Для Жараса это была просто прогулка, но Ахрапов слыл недурным охотником.

От неожиданного предложения Нариман поначалу оторопел. Хотел отказаться, сославшись на занятость, но подумал и решил приглашение принять. «Не стоит мне обиду держать. Вместе работать и жить, до каких же пор таить вражду? В жизни всякое случается. Раз зовет, надо идти. Денек в горах отдохнуть и я имею право».

* * *

В детстве Нариману не раз приходилось слышать на тоях и сборах песни о Кольмекуле, их пели те, кто жил на южном склоне Каратау. Для ребенка, слышавшего песню, Кольмекуль казался чуть ли не краем света. А он был совсем рядом, за тем же Каратау. Нариман стоял на берегу воспетого озера и думал: «Дорогие родичи мои! Так вот о каком озере вы пели песни?»

Карасайцы приехали раньше нартасовцев и уже ждали их. Шумно стали здороваться. Совсем не тот Жарас, какого он знал, предстал перед Нариманом. Сколько обличий у этого человека! Нет сурово нахмуренных бровей и важности, отличавших его в последнюю встречу в Карасае. Хороший, веселый и открытый человек. Он не устает расспрашивать его о работе, о том, как устроился, как живет. «А-а, он и в самом деле думает помириться, — решил Нариман. — Прямо не говорит, а вину готов принять. Э, чего не случается с джигитом. Теперь, когда молодость пошла к закату, можно спокойно сказать о ней: «Кто кумыс не пил, кто девушку не целовал?» Разве Тан-Шолпан была мне законной женой? Сходила в кино несколько раз, ну, целовались, что с того? Не пожелала меня, выбрала Жараса, так в чем он-то виноват? Правда, у него семья была, а по возрасту он не старше меня».

Пока велись обязательные и малозначительные речи, Аманкул постелил газету на плоском камне, достал из дорожного мешка бутылку коньяка. Он и про рюмки не забыл. На газету он принялся нарезать толстые куски казы[20].

— Выпьем за удачу! Чтобы нас потом с полем поздравили! — предложил Аманкул.

— Мне не нужно, — пробовал возразить Нариман. — Организм не принимает.

— Ну что за отговорки? — возмутился Аманкул. — Это же коньяк, а не водка. Коньяк хорош, как сало жеребенка. А разве скажет сын казаха, что его организм жеребятину не принимает?

Насел, как косячный жеребец. Звякнули рюмки. Ветерок поднял легкую рябь на озере. Тишина. Первозданная природа. На юге высятся горы. Солнце набросило на воду золотисто-розовое покрывало, и по нему побежали желто-белые облака. Два неба.

— Ах, окунуться бы разок в это озеро! — воскликнул Жарас.

Он прихватил с собой винтовку специально для охоты на архаров.

— Не нужно, Жаке. Вода слишком холодная, — солидно остановил его заботливый Аманкул.

— Говорили, что на озере много уток, что-то не видно ничего. Потренировались бы перед охотой на архаров, — сокрушался Жарас.

— Зима на пороге. Утки и гуси улетели в теплые края. Птице тоже хочется жить, знает, что жизнь хороша, — заулыбался Аманкул, протягивая Жарасу полную рюмку.

Всю дорогу Жарас расспрашивал Наримана о работе. Что-то хотел выяснить. Потом сказал:

— Константин Александрович о тебе неплохого мнения.

Нариман не обратил на его слова должного внимания. Жарас понял это по-своему и принялся оправдываться:

— Не можешь забыть, как встретил тебя, простить не хочешь. А я тебе как перед богом говорю: ни капли зла я на тебя не держу и не хотел тебе ни малейшего вреда. Это правда, что я был против твоего назначения главным инженером. Если бы я сразу поддержал твою кандидатуру, Оника мог бы засомневаться. Ему хорошо известно, что мы с тобой вместе росли и учились. Не хотелось, чтобы у него сложилось мнение, что я поддерживаю своего человека. Кадровая политика, браток. В таких случаях не стоит душу нараспашку держать. Ну, а потом я уже сам просил Онику назначить тебя на должность. Ты не знаешь об этом разговоре…

Горные дороги круты. Газик то ползет вниз, накренясь в сторону, едва не переворачиваясь, то поднимается чуть ли не отвесно вверх. В окно видны острые камни утесов. Угрюмые скалы глядят хмуро, как воины на незваных пришельцев. В неистовой колдовской пляске бьются под яростным ветром безлистные кусты барбариса, высвистывают сатанинские заклинания сухие кураи и голый шерешник. Рядом с шофером сидит Аманкул. На заднем сиденье рядышком устроились Нариман и Жарас. Аманкул предложил Хамзину занять переднее место, но тот отказался и сел с Нариманом. Его машина следует сзади. В дороге всякое может случиться, и тогда может пригодиться вторая машина. Предусмотрительные люди.

Одно название, что Аманкул сидит впереди. Он то и дело поворачивается назад и с готовностью кивает, поддакивая каждому слову Жараса.

— Вот какие дела, Нареке. Я это тебе специально рассказываю, чтобы ни пятнышка у тебя на душе не осталось на меня. Все, что в моих силах, я для тебя сделаю, всегда помогу. Мы же с тобой росли в одном интернате и делили кусок черного хлеба.

— Помнишь, какие дыни на Атшабаре были? — улыбнулся Нариман.

Жарас недоумевающе посмотрел на него, помолчал, потом вспомнил, хлопнул себя ладонью по лбу и раскатисто захохотал. Повернувшись к Нариману, он пожал ему руку, как бы благодаря за то, что тот напомнил ему о поре беспечного детства.

— Апырай! Ты помнишь, а я, оказывается, забыл. — Он откинулся на спинку сиденья и снова засмеялся.

Молчавший до сих пор шофер повернулся к ним с улыбкой.

— Эх, даже самое трудное детство счастливая пора. — Жарас достал платок и вытер заслезившиеся от смеха глаза, вздохнул глубоко, переводя дыхание. — Расскажи сейчас — не поверят. Ну кто подумает, что главный инженер самого крупного комбината и главный инженер большого рудника напустили оводов на